Мое любимое убийство. Лучший мировой детектив

Гриторикс, при поддержке Гарбоулда, все-таки повел свою линию дальше; Рут не выглядела сломленной, наоборот, она держалась с вызовом и, оживленная, раскрасневшаяся, стала еще прелестнее. Она признала, что они с Виллоутоном были любовниками; что, провожая ее после танцевального вечера или из театра, он неоднократно оставался у нее до раннего утра. Одна из горничных выследила их — так королевский обвинитель добыл свои факты.

Несмотря на успех протеста Хэзелдина, я опасался, что создаваемое Гриториксом представление о Виллоутоне как о соблазнителе, совратившем девушку, пообещав жениться на ней, сильно повредит ему в глазах присяжных — и, скорее всего, доведет его до петли.

Рут слегка покраснела от этого испытания, но отнюдь не была обескуражена. Под конец она заметила:

— Все это могло бы побудить моего отца убить мистера Виллоутона, но не давало мистеру Виллоутону повода убить моего отца!

Естественно, Гарбоулд тут же обрушился не нее, как камнепад в горах:

— Вас вызвали, чтобы отвечать на вопросы, а не бросаться пустыми словами… — и так далее в том же духе.

Теперь Гриторикс перешел к вопросу о разрыве помолвки. Он хотел добиться от дочери Килстерна признания, что виноват в разрыве Виллоутон, который скомпрометировал ее, а потом бросил. Рут не поддалась и отрицала это категорически. Она заявила, что между ними произошла ссора, и помолвку разорвала она сама. На этом она стояла твердо, и сместить ее с занятой позиции не удалось, хотя Гарбоулд и пытался с дружеским усердием помочь обвинителю.

В разгар этой перепалки Виллоутон, который в накалившейся до предела атмосфере зала вновь стал самим собою, произнес очень неприязненным, насмешливым тоном:

— Она говорит чистую правду. Зачем вы терзаете ее?

И снова Гарбоулд взвился, сердито отчитал его за вмешательство, велел молчать и заявил, что не допустит превращение зала суда в балаган.

— С дрессированным медведем на судейском кресле, — сказал Хэзелдин Арбетноту шепотом, но довольно громким.

Кое-кто из присутствующих рассмеялся, в том числе один из присяжных. К тому моменту, когда Гарбоулд разделался с ним, пожалуй, никто из присяжных не обвинил бы Виллоутона, даже если бы лично наблюдал, как он убивает Килстерна.

Виллоутон тем временем написал записку, которую передали Хэзелдину.

Наступил черед Хэзелдина вести допрос Рут. Держался он очень уверенно. Сперва он получил от нее показания о том, что ее отец и Виллоутон отлично ладили друг с другом до разрыва помолвки; затем установил, что Килстерн горячо сочувствовал дочери, и, когда горничная-шпионка доложила ему об ее интимных отношениях с Виллоутоном, он разъярился не намного сильнее, чем уже был разъярен.

Затем Хэзелдин спросил:

— Правда ли, что после разрыва помолвки подсудимый неоднократно просил вас простить его и возобновить ваш союз?

— Четыре раза, — сказала Рут.

— И вы отказались?

— Да, — Рут бросила на Виллоутона странный взгляд и добавила: — Его следовало проучить.

— Просил ли он вас затем хотя бы вступить с ним в формальный брак, обещая по выходе из церкви сразу же оставить вас в покое?

— Да.

— И вы ему отказали?

— Да… — ответила Рут.

Гарбоулд наклонился вперед и бросил весьма язвительно:

— И почему же вы не воспользовались возможностью исправить ваше постыдное поведение?

— В нем не было ничего постыдного, — огрызнулась Рут и окинула судью откровенно враждебным взглядом. Потом добавила наивно: — Я отказывала потому, что могла не торопиться. Он всегда успел бы жениться на мне, если бы я передумала и захотела этого.

В зале стало тихо. Я уже не сомневался, что обвинение село в лужу, затронув вопрос отношений между Рут и Виллоутоном, поскольку он явно стремился избавить ее любой ценой от ущерба, который мог проистечь из их общей неосторожности. И все же настроения присяжных, увы, непредсказуемы.

Между тем Хэзелдин переменил тактику. Он спросил с подчеркнутым сочувствием:

— Скажите, верно ли, что ваш отец страдал от рака в болезненной форме?

— Боли становились все сильнее, — грустно сказала Рут.

— Составил ли он завещание, привел ли в порядок свои дела за несколько дней до смерти?

— За три дня.

— Случалось ли вам слышать от него о самоубийстве?

— Он однажды сказал, что еще немного продержится, а потом покончит со всем разом, — сказала Рут и, помолчав, добавила: — Именно так он и поступил.

Казалось, будто весь зал вздрогнул. Люди зашевелились, зашептались, и по рядам прошла волна тихого шороха. Гарбоулд откинулся на спинку кресла, недоверчиво хмыкнул и свирепо уставился на Рут.

— Не объясните ли вы суду, почему так считаете? — спросил Хэзелдин.

Рут с явным усилием взяла себя в руки; румянец на ее лице поблек, и она выглядела очень усталой. Но заговорила она тихим, ровным голосом:

— Я ни единой минуты не верила, что Виллоутон убил моего отца. А вот если бы отец убил Виллоутона, я думала бы иначе.

Гарбоулд навис над нею и рявкнул, что суду требуются не выдумки и фантазии, а факты.

Не думаю, чтобы Рут услышала его; она сейчас заботилась лишь о точном выражении своих доводов. Она продолжала тем же ровным тоном: