Мое преступление

Вполне возможно, что чувства эти разгорелись еще сильнее из-за странного оживления, охватившего Фишера, – а обыкновенно он славился своей апатичностью. В памяти Марча запечатлелся джентльмен бесцветный. Сей джентльмен столь же рано облысел, сколь и постарел. Он изрекал точку зрения заядлого пессимиста языком праздношатающегося гуляки. Даже сейчас Марч не мог отделаться от мысли, что увиденное им – всего лишь игра солнечных лучей, а может, с ним играют злую шутку чистые цвета и четкие линии, высвобожденные дыханием синего моря, – неотъемлемая черта морских курортов. Но в петлице у Фишера красовался цветок, а своей тросточкой – его друг мог в этом поклясться – он помахивал, словно боевым оружием. Казалось, этот пессимист – единственный, кто излучал веселье в тот час, когда над Англией сгущались тучи.

– Послушай-ка, – резко начал беседу Гарольд Марч, – я не прекращал считать тебя своим другом и сейчас горжусь нашей дружбой сильнее, чем когда бы то ни было, но кое-что я просто обязан тебе сказать. Чем больше я узнаю, тем сильнее недоумеваю, как тебе удается мириться с происходящим. Должен тебе сообщить, что сам я более ни с чем мириться не намерен.

Хорн Фишер внимательно и серьезно посмотрел на приятеля, но казалось, что мысли его витают где-то далеко. Очень спокойным голосом он ответил:

– Ты знаешь, что всегда мне нравился. Но также я уважаю тебя, а это далеко не всегда одно и то же. Как ты, возможно, догадался, есть немалое число людей, которые мне нравятся, но не вызывают у меня уважения. Даже не знаю, заключается в этом моя драма или просто моя ошибка. Но с тобой все совершенно иначе, и клянусь: я никогда не стану общаться с тобой как с человеком, который мне нравится, за счет потери моего к тебе уважения.

После паузы Марч сказал:

– Твое великодушие мне известно. Потому-то ты терпишь все это и попустительствуешь происходящему.

Снова помолчав, он добавил:

– Помнишь нашу первую встречу? Тот случай с мишенью, ты тогда еще рыбачил у ручья[81]. И помнишь, ты сказал тогда, что если я взорву динамитную шашку и все эти общественные джунгли взлетят к чертям, то вреда не будет?

– Помню, – кивнул Фишер. – И что с того?

– Да только то, что я собираюсь-таки подложить динамитную шашку и взорвать все к чертям, – ответил Гарольд Марч. – Полагаю, ты имеешь право об этом знать. Я много лет не мог поверить, что дела так плохи, как ты утверждаешь. Просто не верил, что человек может знать о чем-то подобном – а тебе, видимо, действительно известно все – и держать это знание при себе. Одним словом, у меня еще осталась совесть, да к тому же наконец выпал подходящий случай. Я встал во главе крупного независимого издания, у меня развязаны руки и я собираюсь дать по коррупции залп из всех пушек.

– Полагаю, ты связался с Эттвудом, – задумчиво хмыкнул Фишер. – Он торгует лесом, и ему многое известно о Китае.

– Ему многое известно об Англии, – упрямо парировал Марч. – Теперь мне тоже многое о ней известно, и более мы не станем закрывать на все глаза. Жители этой страны имеют право знать, какие у руля стоят разумники – или лучше назвать их разбойниками! Лорд-канцлер в кармане у ростовщиков и вынужден делать, что ему скажут. Посмей он только возразить – и он разорен, причем причина тому наихудшая из возможных: карточные долги и актрисы! Премьер-министр по уши увяз в сомнительных сделках с нефтью. Разум министра иностранных дел полностью затуманен алкоголем и наркотиками. Причем заметь: если ты в открытую заявишь что-то подобное о человеке, наделенном властью послать тысячи англичан на смерть ради ерунды, – тебя обвинят в переходе на личности. Однако если какой-нибудь бедняга-машинист надерется в стельку и укокошит тридцать или сорок человек, никому и в голову не придет назвать подобные нападки переходом на личности. Разве может личность машиниста иметь значение!

– Совершенно с тобой согласен, – равнодушно кивнул Фишер. – Ты во всем прав.

– Если ты с нами совершенно согласен, так какого же черта все еще не в наших рядах? – требовательно спросил друг. – Если веришь, что это правда, то как можешь жить не по правде? Ужасно предполагать, что человек с твоими возможностями просто-напросто стоит на пути реформ!

– Мы с тобой уже обсуждали это, причем неоднократно, – ответил Фишер, не меняя выражения лица. – Премьер-министр дружен с моим отцом. Министр иностранных дел женат на моей сестре. Лорд-канцлер приходится мне двоюродным братом. Я неспроста сейчас вспоминаю эти подробности моей родословной. По правде говоря, я испытываю нынче невероятный подъем сил. И нет, сэр, виной тому не солнце и не морской воздух. Я смакую эти чувства, которые для меня в новинку. Никогда ранее я не испытывал подобного счастья.

– Что за дьявольскую ахинею ты несешь?

– Я горжусь своей семьей, – заявил Хорн Фишер.

Гарольд Марч, казалось, был настолько поставлен в тупик, что не мог даже рта открыть, лишь глядел на приятеля круглыми синими глазами. Фишер откинулся на спинку кресла в своей обычной ленивой манере и с улыбкой продолжал: