Читаем Мое пристрастие к Диккенсу. Семейная хроника XX век полностью

Написал я письмо наркому внутренних дел, самому товарищу Ежову. Мол, речь идет о драгоценной жизни вождя мирового пролетариата, но открыть суть я могу лишь верному и неподкупному стражу — Ежовым рукавицам для всех врагов, а врагом, как известно, может оказаться всякий.

В ответ пришла телеграмма с вызовом в Москву, к наркому. Какому наркому — не сказано. Но и так ясно. К сельхознаркому или там тяжпрома — так бы и подписали. А тут — умолчание. Такой нарком один, и называть его нет надобности.

Телеграмма пришла утром. Ну, думаю, раз такая пошла игра, козырей не упускать! Нужен спектакль. Чтоб запомнился. Значит, в НКВД следует идти не днем, а глубокой ночью.

Мороз был, метель. Железные ворота наглухо заперты, в будке часовой, тоже порядком снега наглотался.

Я бухаю в ворота изо всех сил, так, как они любят стучать. Дядька из будки высунулся.

— Ты чё, сказился? Не знаешь, куда прешь? Вот пальну тебе в башку!

— Как бы тебе не пальнули! Мне начальник НКВД нужен.

— Кто-о?

— Начальник. Товарищ Медведев.

— А может, тебе товарищ Ежов нужен? Валяй отсюда, псих, пока цел!

И спрятался опять в будку.

Я давай снова колотить. Он выскочил.

— Слушай, дядя, — говорю, — как бы тебя завтра в расход не пустили. По приказу товарища Медведева. Дело государственной важности. До утра не терпит.

Вижу, растерялся:

— Товарищ Медведев домой уехал.

— Давай кто есть, — говорю. — Вызовут из дому.

Послушался, позвонил. Какой-то чин вышел из проходной, шинель внакидку:

— В чем дело?

— Товарища Медведева! — кричу.

Он от метели морду воротит и тоже кричит:

— Вы что, сумасшедший?

— Прошу повежливей! У меня телеграмма из Москвы, от наркома.

Сразу изменился:

— Проходите.

Провел меня по тихому коридору с дорожкой в свой кабинет. Усадил. Чина его я не помню. Показал ему телеграмму. Прочел. Не спросил, какой нарком.

— Чем могу быть полезен?

— Вы ничем не можете быть полезны. Товарищ Медведев может быть полезен.

Покраснел.

— Я не могу беспокоить товарища Медведева среди ночи. Не зная, по какому делу…

— И не узнаете. Товарищ Медведев тоже не узнает. Разве вам не ясно, что есть дела, о которых могут знать только те, кому положено?

Поджал губы:

— Приходите утром.

— Послушайте, вы что, не разглядели, кем подписана телеграмма?

Сдался. Начал названивать. Сказал в трубку, извиняясь: «От наркома».

Через четверть часа подкатил Медведев. Принял у себя в кабинете. Фамилия ему подходила: тяжеловесный, угрюмый. Внимательно прочитал телеграмму, поднял глаза:

— По какому делу вас вызывает нарком?

— Извините, рад бы сказать, но не имею права. Государственная тайна, даже более того. Понимаете? Речь идет о жизни…

— Хорошо, хорошо. Не имеете права — не говорите, — этот знал свое дело. — Наркому виднее. Чем могу помочь?

— Ехать надо завтра, утренним скорым. Билета не достать. И денег у меня на билет нету.

Медведев нажал кнопку. Вошел, очевидно, его помощник.

— Вот познакомьтесь.

Но фамилии не назвал. Вошедший внимательно поглядел на меня. Я тоже уставился на него без зазрения совести. Коренастый, плотный, в роговых очках.

— Товарища надо отправить в Москву утренним скорым. Билет купейный, за наш счет.

Коренастый щелкнул каблуками и вышел.

— Желаю успеха, — нерешительно сказал Медведев.

Теперь, после ночного спектакля, он меня не забудет.

Еду. На одной остановке вижу: из вокзального буфета возвращается к поезду мой знакомец: коренастый, плотный, в роговых очках. Тот самый, которому поручено было достать мне билет. Болваны! Что это, их инициатива, или Медведев после моего ухода позвонил в Москву и получил инструкцию установить слежку? Хотя бы очки сменил, дурак! Однако надо проверить…

В Москве вышел из вагона, огляделся. На перроне, естественно, толчея из приехавших и встречающих, а соседняя платформа пуста. Поезда около нее нет и, видно, не скоро прибудет. На пустой платформе стоят двое парней в шляпах, один с газетой в руке и девушка. Та-ак. Делать им там вроде нечего…

Вышел на привокзальную площадь, глазею по сторонам. Навстречу — знакомый парень, в ГПУ вместе служили во время оно.

— Ба, Морозов! Здорово! — трясет мне руку.

Ага, «передал»…

— В Москву решил заглянуть? Шумит, шумит столица. Прости, брат, спешу!

Значит, слежка по распоряжению Москвы. И прошлое мое установлено досконально.

Я направил стопы в «Метрополь». Хотя что мне там делать? В кармане ни шиша. Портье, разумеется, отвечает, что мест нет. Я круто поворачиваюсь и сталкиваюсь лицом к лицу с парнем в шляпе. Запыхался, бедняга, газета все еще в руке.

— Плохо работаете! — бросаю ему.

Он рот открыл, покраснел и мне вслед с восхищением:

— Силен!

Я налегке, вещей, кроме портфеля с рукописью романа, нет, дел в Москве, кроме одного, тоже нет. И держу я путь прямиком к ней, к голубушке-Лубянке.

Пропуск на мое имя был оставлен. К начальнику оперативного отдела. Попадаю, значит, в свой родимый отдел. Бывший начальник Паукер сидит в тюрьме (потом расстреляли), а вместо него новый — Гулько.

Пришел я часа в четыре. Долго ждал в приемной. В девять Гулько меня принял.

Перейти на страницу:

Все книги серии От первого лица: история России в воспоминаниях, дневниках, письмах

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное