Мое самодержавное правление

Посмотрели бы, как пируют иногда художники немцы и французы, а о них не говорят ни слова; как здесь теперь пируют наши путешественники, – не художники, которых собралось здесь теперь премножество – все из значащих фамилий! – как эти поигрывают и пируют; а про них тоже ничего не говорят, да еще относится все на художников.

Дня четыре тому назад была здесь пирушка у русских, в трактире или ресторации Au bon goût[365] – a там не было ни одного из них (из художников русских), но это в сторону.

Всем роспускам худых слухов о пенсионерах и донесениям есть причина, и она заключается в самом директоре здешних пенсионеров, в г-не Киле, и его секретаре Сомове. Ни тот, ни другой не умели взяться за свое дело.

Сомов, по ограниченности своей и ветрености, не умел понять, что такое выпущенный из академии пенсионер; не умел понять, что они не школьники, не ребята, и наделал некоторым из них большие неприятности и тем вооружил против себя всех так, что они решились и доказали очень ясно, что они уже не дети и что он в деле искусств ничего не понимает и не умеет приличным образом с ними вести.

Разумеется, что это сделало его их врагом. Когда Киль приехал в Рим, начал тем, что, пробыв в нем три месяца, чтобы познакомиться, как бы должно было, не посетил ни одной мастерской, но явившихся к нему даже за нуждами во все это время не допускал к себе. Сомов, вероятно, в это время описал наших пенсионеров ему своими красками.

А этот, и без того ненавидя все русское, стал с ними после этих трех месяцев обращаться с надменностью и даже с пренебрежением, и когда они с ним встречались, ему кланялись, то он не снимал даже шляпы и не платил учтивостью за учтивость. Вы знаете последних наших воспитанников, они у нас не привыкли к такому обращению, и каждый из них с душой и чувствует себя. Это их оскорбляло.

Г-н Киль, не входя совершенно в их положение, ни в их занятия, ибо и по сие время был только у каких-нибудь трех или четырех человек в студиях, и то пред приездом государя, и не зная более половины их в лицо и теперь, а действует только там, где может им повредить, распуская о них слухи во всех домах, где вхож, как о самых ничтожных и распутных людях.

Такие поступки г-на директора, очень натурально, что не могли их привязать к нему, и они не только что потеряли к нему уважение и не любят, но даже презирают, и каждый из них готов это сказать ему в глаза.

Распуская скверные слухи о пенсионерах, делая худые о них донесения с помощью Сомова (с которым они теперь ужасно перессорились и чернят теперь друг друга), хотят прикрыть свое совершенное незнание своего дела, невежество в деле искусств, невнимательность к пенсионерам – одним словом, совершенную бездейственность, поручив все неопытному и незнающему молодому человеку Сомову.

Когда ждали сюда государя, г-н Киль не только не старался, чтоб пенсионеров выставить, но делал все, чтоб их уронить.

Он затеял выставку из последних оборышей, оставшихся у наших живописцев от посланных вещей в Петербург, взял у них неоконченные даже работы, их этюды и выставил в Palazzo Farnesino, в комнате, где на стенах нарисованы фрески, пригласив в то же время письменно всех иностранных и итальянских художников сделать тоже выставку и не из приехавших сюда, как наши, учителя, а всех здешних мастеров и профессоров, которых здесь с лишком триста человек; из работ этих трехсот человек художников выбрано было с сотню самых лучших, в том числе нескольких художников было по две картины, и выставили в локале обыкновенных выставок, где и стены и свет приспособлены к тому.

Не явно ли, что это – желание унизить наших художников?

Я употреблял все силы, чтобы уничтожить это предприятие, объяснял князю (Волконскому?), который совершенно был согласен со мной, но на мою просьбу запретить делать эту выставку сказал:

– Мы с вами оба посторонние здесь. Начальником Киль; пусть он делает выставку; ему же достанется.

Оно так и было. Он употребил также все интриги, чтобы не допустить государя по мастерским наших художников, а особливо Иванова не терпит и выставляет сумасшедшим мистиком и успел уже надуть это в уши Орлова, Адлерберга и нашего посланника, с которым он до гадости подличает, как везде и у всех. Приехав, я вам расскажу много его проделок.

Слава Богу, что здесь случился князь Петр Мих. Волконский, который еще до моего возвращения в Рим имел случай узнать некоторых наших пенсионеров и уже немного переменил о них свое мнение, тогда как он, как сам изъяснялся, до того времени не хотел и боялся видеть наших художников, о чем мне сам тогда говорил. Я, по приезде в Рим, на другой день к нему явился, и, когда, между прочим, дошла речь до наших пенсионеров, я стал говорить в их защиту:

– Я не знаю, – сказал он, – с чего взяли говорить так худо о них; я знал многих из них и нахожу их образованными, благовоспитанными молодыми людьми и рад, что с ними познакомился.

Вот его собственные слова, которые я хорошо затвердил, чтобы передать в доказательство нелепости худых слухов, распускаемых злобными людьми.