Мое сердце – бензопила

В заключение – быстро я до него добралась – скажу так: черные перчатки лихих шестидесятых благодаря камере режиссера Джона Карпентера в семидесятые превратились в маску для глаз, в нашем исследовании мы называем это камерой слэшера, то есть, к примеру, то, что видит Билли в «Черном Рождестве» или акула в «Челюстях» – это не просто фильм о морском чудище, но и слэшер, вот так-то!

Не важно, что в начале «Хэллоуина» нож держат руки Дебры Хилл, а не Майкла Майерса. Обратим внимание на другое: что надето на руки. Значит, я права, утверждая, что Джон Карпентер знал итальянскую традицию «джалло» с кучей трупов. Только перчатки у него белые, сэр. Карпентер дает понять, что знает, откуда тянется кровавая традиция, хотя и переворачивает ее на свой манер, поднимает на другой уровень, сэр. Это не единственная причина, по которой «Хэллоуин» был, есть и навсегда останется великим фильмом, но вторая страница моей второй части заканчивается, поэтому я могу рассказать только о первых пяти минутах. Но не волнуйтесь, «я еще вернусь»!

С днем рождения меня

Джейд просыпается и тут же хватает телефон, лихорадочно меняет пароль школьной почты на, на… на S@v1N! пусть будет такой, не важно. Любой, кто хоть что-нибудь смыслит в ужастиках или знаком с ней, может угадать его с третьей попытки, но, главное, пароль не тот, каким был вчера вечером или сегодня утром. Компьютер в участке мог его сохранить, тогда Мэг получила бы доступ к почте Джейд.

Пронесло!

Джейд лежит на спине и с неистово бьющимся сердцем смотрит, как солнце поднимается по полотну шторы. Постепенно, удар за ударом, сердце успокаивается, потому что Джейд знает: на другом берегу озера Индиан, может быть, на полпути к Кровавому Лагерю, этот же пронзительный свет сочится на слэшера, может быть, его лицо в маске сейчас обращено к загорающемуся горизонту, а глаза все еще укрыты тенью.

Не в силах сдержать улыбку, Джейд пружинящей походкой идет на улицу.

Через два часа она затирает граффити, нацарапанное в мужском туалете средней школы – все-таки она сюда вернулась, – а через четыре часа, уже на другом конце коридора, у «Станции шалавы», красит ресницы, следя за отражением в зеркале, вдруг Фарма включил свой небесный глаз? Через шесть часов после начала дня она идет обедать. С косметикой все как надо, измученные волосы спрятаны под другой шапочкой, и… блин, шипит она, поймав свое дрожащее отражение в стекле двойных дверей, через которые собирается пройти.

Джейд натягивает шапочку пониже, чтобы волосы не выбивались, и прекрасно понимает: она просто тянет время, здесь, посередине нестрашного дня, ей страшно. Она боится не Леты Мондрагон, а предстоящего разговора…

Вдруг она засмеется, когда Джейд скажет, что она – последняя девушка? Вдруг за завтраком с тостом Лета Мондрагон прочла ее письмо вслух Синн и Джинни, и они так хохотали, что им пришлось выйти из-за стола? Конечно, всякие ужасы Лету не привлекают, что типично для последних девушек, и в итоге от этого еще страшнее, но… Вдруг возможность того, что слэшер появится прямо здесь, в Пруфроке, ее ничуть не заинтересует, покажется неудачной шуткой?

– Значит, она меня пожалеет, – бормочет Джейд. Ведь это не лучше, чем когда над тобой смеются. Это хуже.

Может, вообще не ходить на встречу? Если Лета – подлинная и истинная последняя девушка, она восстанет, когда придет время восстать, поборется за правое дело ради всех остальных. Либо так, либо спустится в подвал проверить, что там за странный шум, где ее выпотрошат, обезглавят, разделают, расчленят, и тогда… Джейд не знает наверняка: может, чтобы поставить точку в серии убийств, из «Утонувшего Города» явится Иезекииль? Считать ли злого проповедника добрым, если он останавливает убийцу, который готов вырезать целый город?

Джейд качает головой: нет, такого допустить нельзя. Значит, остается одно: убедить Лету в том, что она – последняя девушка, и это ее предназначение. В слэшере каждому отведена своя роль – чем не строчка из Библии? Не чрезмерно жестокая роль, которую прописали Крэйвен и Карпентер, с резней и реками крови, а совсем другая, не менее жестокая, просто другая. Та, где месть приходит не в виде жуткой громадины, что таится в полутенях и косит всех подряд, а в виде серии казней, что поначалу кажутся случайными, но потом все больше похожи на правосудие, будто весы приходят в состояние равновесия.

Все то же самое, только под другим соусом.

Джейд мысленно похлопывает себя по спине за блестящую мысль и сворачивает в переулок у аптеки, ведь исполнители приговора прячутся именно в переулках, именно там толпы из ужастиков проводят свои темные мессы. Кстати, у банка стоит белый «Бронко» шерифа Харди.

Ярдах в семидесяти пяти Джейд видит Лету Мондрагон, она уже сидит на скамейке Мелани, и у причала покачивается «Умиак». Значит, богатенькой дочери Терра Новы позволяют водить яхту, доверяют эту «сигару» стоимостью триста тысяч долларов.