Мое советское детство

Еще у нас была рок-опера "Звезда и смерть Хоакина Мурьеты", но на меня она всегда производила жутковатое впечатление. Я почти физически ощущал, как слепну сам -- вместе с героем пластинки. Из зеленой "Юноны и Авось" я слушал только "Ты меня на рассвете разбудишь". Дальше мне все казалось каким-то странным безумием, искаженным и пугающим, словно золотой лик Казанской Богородицы...

А еще Марина Влади и Владимир Высоцкий. Высоцкого у нас еще было две пластинки, нет, даже четыре -- все, где Высоцкий в кепке. "Сентиментальный боксер" и "Спасите наши души" точно.

Но я слушал в основном пластинку Влади-Высоцкий. И первую сторону, где женский голос -- намного чаще, чем вторую, где рык, хрип и рвутся жилы. Мне нравился этот странный акцент Марины, словно русские слова - это хрупкие хрустальные бокалы, и нужно обращаться с ними очень осторожно, чтобы не разбить. И все равно они немножко позвякивают, когда их ставишь, а потом ходишь вокруг стола, расставляя салаты и готовясь к празднику.

"Песня о двух красивых автомобилях", "Марьюшка" -- мои хиты.

Особенно первая.

"Об асфальт сжигая шины..."

...две красивые машины...

Словно связанные тросом...

А где тонко, там и рвется.

Они знают, игра стоит свеч.

Прекрасная песня. Какая грубоватая, но в тоже время точная метафора (нет, тогда я не знал такого слова). Я ставил песню снова и снова, и слушал, слушал. Как заведенный.

Пластинка крутилась и всхрипывала, а две красивые машины все мчались и мчались из "кошмара городов, рвутся за город машины". И каждый раз я замирал в предчувствии и -- в надежде. Голос Марины выводил: "светло-серый лимузин позабыл нажать на тормоз!". Когда она допевала, я переставлял иглу назад и слушал песню снова. И затем еще.

Возможно, я надеялся, что в этот раз "светло-серый" не промедлит и успеет нажать на тормоз. И все будет хорошо.

Песня заканчивалась. Наслушавшись про автомобили, я переключал на дорожку "Марьюшка" -- я быстро наловчился попадать иглой туда, куда нужно. Я прикрывал глаза и начинался фильм. "Отчего не бросилась, Марьюшка, в воду ты... Что же не замолкла-то навсегда ты... Как забрали милого в рекруты, в рекруты... Как ушел твой суженый во солдаты..." - пела Марина. А я видел, как девушка идет к воде. Осока в воде колыхалась медленно, как в речке Сылве, коричневые потоки воды превращали простое движение травы в фильм Тарковского (нет, тогда я еще не был фанатом). А когда голос Марины выводил "длинну косу девичью... сберегу для милого... с проседью..." у меня по спине пробегал озноб, затылок сводило. Больше всего я любил эти моменты. Мгновение катарсиса, высшая точка сопереживания (нет, тогда я не знал таких слов). Возможно, именно тогда, вот этими повторами я нарабатывал свою зависимость от катарсиса -- и до сих пор в каждом своем рассказе ищу именно его, это чувство.

Мучительно и сладко, и голова на мгновение словно отрывается от тела. Кайф. Мне было девять или десять лет.

Хорошие у Высоцкого песни, думал я, перебирая пластинки. Только лучше бы он кому другому давал их петь, а сам только писал. Ну невозможно же слушать его рык! То ли дело нежная и хрустальная Марина... Эх.

А вот юмористические песни у него получаются, думал я дальше. Особенно про капитана Кука и "Дорогая передача...", но их редко крутили в "Утренней почте". Только это ведь скорее не песни, а стихи?

В общем, я был довольно обстоятельный музыкальный критик десяти лет.

Я выключал проигрыватель, снимал пластинку и аккуратно убирал в бумажный конверт. Ставил его в ящик с другими пластинками. И шел на кухню пить чай с бутербродами и книжкой "Одиссея капитана Блада". Это всегда самое лучшее, когда за окном минус 45. Сладкий чай, пираты и карибская жара никогда не подводят.

До момента, когда я всерьез заболел Высоцким, оставалось еще долго.

65. Дед Гоша и возмездие