«Мое утраченное счастье…». Воспоминания, дневники

Один из солдат там же, у колодца, напившись, попросил хлеба, и я принес ему хороший кусок. Тогда он сказал: «Я хочу поблагодарить вас. Выпейте моего вина». На мой отказ он возразил: «Выпейте, ручаюсь, что вы будете довольны: такого вина не найти в продаже». Я выпил стакан и был действительно поражен: это было вино типа Sauterne,[592] но самого высокого качества. «Откуда оно у вас?» — «А тут по дороге — в одном château, в погребе». — «Вам дали хозяева?» Он засмеялся: «Хозяева? Они уже давно на юге. Я налил себе сам, и вот еще оттуда», — и он показал дюжину изумительных носовых платков. «Позвольте, но это — грабеж». — «Если хотите, но не оставлять же было все это немцам; они-то уж не будут церемониться». Позже, на обратном пути, мы узнали, что не было покинутого хозяевами дома, который бы пощадили.

В этот же день, 18 июня, вечером мы слышим отчаянные крики хозяйского мула и смех толпы беженцев: «Tais toi, eh, Daladier!»[593] Ты побежала взглянуть и увидела, что алжирский стрелок водворился на спину мула и спокойно, при общем хохоте и сочувствии, уезжал в Vierzon. Предупрежденные нами хозяин и хозяйка побежали вдогонку и с большим трудом отбили своего мула.

К вечеру и на следующий день, в среду 19 июня, несколько изменился характер проходящей толпы. Появились снова организованные воинские части: D. C. A., артиллерия легкая, артиллерия тяжелая, роты Иностранного легиона, роты колониальных войск, — немногочисленные, но в полном порядке, с офицерами. Мы неизменно поили их и старались чем-нибудь им помочь. У колодца слышались разные славянские наречия — польский, сербский, даже русский языки. Проходили черные солдаты — добродушные, смешливые и как будто не отдающие себе отчета в том, что происходит. После того, как мы перевидали такое количество французов-дезертиров, было странно, что последними защитниками Франции оказываются метеки и черные. Присутствие на дороге этих войск повело за собой усиление обстрелов и бомбардировок с воздуха, и за этот день, 19 июня, нам пришлось раз десять, по меньшей мере, спасаться в первых попавшихся убежищах.

Большой заботой для нас было и то, что очень многие солдаты — организованные или дезертиры — бросали около фермы оружие, патроны, снаряжение. Зная неизбежность появления немцев и беспощадное отношение их к «вольным стрелкам» и «владельцам» спрятанного оружия, мы опасались за наших хозяев и за самих себя, и после завтрака отправились все, с тачками, собирать брошенное. Одних патронов мы набрали несколько тачек и отвезли их подальше в поле. Были там и ружья, и гранаты, и каски, и два пулемета, и без числа вещей из солдатского одеяния. Очевидно, многие солдаты покупали у гражданских беженцев штатское платье и бросали форменные вещи.

К вечеру между перекрестком и фермой остановились на отдых две роты чехословаков. Среди них было много говорящих по-русски, и им не терпелось высказать всю свою горечь, все свое отчаяние, все свое возмущение поведением союзников. Предав Чехословакию Гитлеру в 1938–1939 годах, те мобилизовали проживавших в Западной Европе чехословаков, использовали, как полагается, до конца и готовились сейчас опять предать их Гитлеру. А пока они были предпоследним прикрытием отступающих остатков французской армии. «Вы смотрите, — говорили чехословаки, — среди нас дезертиров нет. Нам дезертировать некуда и плена для нас не будет; мы ведь — мятежные подданные Гитлера из протектората[594]».[595]

К вечеру чехословаки продвинулись к югу, а им на смену пришла батарея легкой артиллерии и расположилась почти у самой фермы. С ней было так же, как и с другими проходившими частями. Казалось, что все в порядке, а, на самом деле, солдаты стали исподтишка избавляться от «излишков» вооружения и обмундирования. Мы набрали значительное количество этих вещей и сгоряча отправились сдать их владельцу, то есть командиру батареи. Вместо того, чтобы поблагодарить, он потребовал наши документы, и у нас с ним было весьма бурное объяснение; в конце концов он успокоился.

Мы пошли обратно, и в это время произошел налет немецкой авиации. Прежде чем мы успели спрятаться, все было кончено. Мы видели, как пикирующие бомбардировщики снижаются и ведут обстрел, чтобы достигнуть максимума попадания, «виляя», очень быстро меняя направление полета; для меня было ясно, что без некоторого автоматического приспособления такой виляющий полет невозможен. Из состава батареи двое солдат были убиты и двое ранены, и снова ты с M-lle Schmitt отправилась делать перевязки. Хозяева были очень обеспокоены опасным соседством, но сведущие лица — я и René — объяснили им, что эта батарея — последнее прикрытие отступающей армии и, по всей вероятности, на заре снимется с места; так оно и было.