«Мое утраченное счастье…». Воспоминания, дневники

Большинство записей в твоем Agenda относится к нашим хозяйственным делам, но некоторые напоминают более интересные вещи. Вот, например, встреча с Фроловым по вопросам научного обследования бассейна Сены и ее притоков. В течение следующих лет ты приняла близкое участие в этом обследовании. Уже 20 июля — запись о составлении плана работ: для тебя — биологических,[680] для меня — магнитных и климатологических. Мое сотрудничество выразилось в опубликовании нескольких нот[681] и одного большого мемуара[682] по вопросу о тепловом режиме земного шара,[683] но продолжать мне не пришлось: по каким причинам — будет видно дальше.

Вот записи о получении писем от Пренана и собирании и отправлении ему пищевых и вещевых посылок; несколько позже — чистка в его turne[684] и эвакуация опасных, в случае обыска, вещей; во всем этом — странная пассивность его супруги. Вот записи о субботних выходах с Тоней — на концерты, выставки, в cinema, театры, музеи… Вот очень курьезная запись от 1 августа: Potemkine, Katkoff, Gomolitzky.[685] Это у нас был goûter[686] с гостями, и встал вопрос, кто победит. Устроили пари: против нас с тобой все эти господа и дамы были за победу немцев и в этом выдали расписку, которая у меня еще цела. Я не предъявлял им ее и моего выигрыша не требовал.

Вот целый ряд записок о Dehorne: то мы — у нее, то она — у нас; последнее бывало гораздо чаще. Через нее мы знали о начинающемся сопротивлении немцам и все возрастающей деятельности в этом направлении коммунистических организаций; поэтому меня всегда возмущают утверждения о «союзниках 13-го часа». Вот — наши с тобой выезды за город: в воскресенье 18 августа… Помню хорошо эту прогулку, отравленную тем, что всюду торчали немцы: и в Chaville и в Sèvres[687] ими были заняты ряд ферм, вилл и зданий.

И вот первые симптомы немецкого влияния: 20 и 23 августа accrochage avec Verrier.[688] Эта госпожа, которая перед оккупацией была сладостно любезна, после оккупации вдруг заговорила об иностранном засилье, но эти речи — в стиле «Au pilori» — были направлены не против немцев, а против нас. И она, и ее патрон Rabaud вдруг сделались националистами в стиле nazi. Много они попортили крови многим, и нам — в том числе.

К тому же времени (август 1940 года) относится инцидент с нашей femme de ménage M-me Berger. Эта женщина, эльзаска, работала у нас несколько лет, и до войны мы не имели оснований быть ею недовольными. На войну мобилизовали ее сына, и с того времени у нас начались пропажи: исчезали предметы недорогие — перочинный нож, ножнички, маленький чемоданчик, мужское белье и т. д. Это было в общем досадно, но пропажи мы объясняли желанием M-me Berger экипировать своего сына, и ты смотрела на них сквозь пальцы, а я молчал, чтобы не расстраивать тебя.

После возвращения из exode M-me Berger возобновила свою работу у нас, и тут я стал замечать другое: копание в наших бумагах, в нашей переписке, залезание в запертые чемоданы и т. д. Однажды я решил проверить: обычно мы оставляли ее одну, а сами уходили по своим делам, и вот я сделал вид, что ухожу, и вернулся через четверть часа. Вхожу в квартиру и слышу возню в спальне, где нахожу такую картину: нижний ящик зеркального шкафа, который с большим трудом вытаскивался и служил складом для редко употребляемых вещей, находится на полу; вещи из него выложены на ковер, и в них копается M-me Berger.

Произошло серьезное объяснение: M-me Berger уверяла меня, что ящик вытащился сам, вещи из него вывалились, и она приводила его в порядок, чтобы поставить обратно на место. Объяснение было глупое и технически невозможное. В результате, будучи якобы обижена, M-me Berger заявила об отказе у нас работать. На самом деле, попавшись, она стремилась поскорее выйти из опасного положения. Что это было? Полицейская операция? И для какой полиции — французской или немецкой? Поиски вещей, которые можно незаметно стащить? Трудно сказать. Как раз перед этим происшествием M-me Berger показывала вызов в комендатуру в качестве эльзаски. Ты предполагала потом, что она играла некоторую роль в моем аресте 22 июня 1941 года.[689]

К сентябрю 1940 года идиллические настроения по отношению к немцам, навеянные афишами, изображающими немецкого солдата, баюкающего французских детей, и приглашающими беженцев доверять немецкой армии, в значительной мере испарились. Всякий, не заинтересованный в сотрудничестве с немцами, к этому моменту уже имел достаточно данных, чтобы понять истинный смысл немецкой оккупации. Пошли нажимы.