«Мое утраченное счастье…». Воспоминания, дневники

В 1920 году я снова встретился с Лейбензоном, который преподавал теоретическую механику в Горной академии, но мечтой его была профессура в университете. Осенью он пришел ко мне как к помощнику декана разговаривать о своей кандидатуре. Мы без труда узнали друг друга и, начиная с этого момента, часто встречались. Я узнал его ближе и оценил в нем, в сущности, все — и характер с бескорыстным служением науке, и скромность, и огромную работоспособность, и большой талант. Я очень счастлив, что смог помочь ему в исполнении его желания.

Последний раз мы встретились в 1928 году в Нефтяном институте; там он оборудовал экспериментальную шахту, чтобы изучать физические и механические проблемы в связи с прохождением жидкостей, в том числе и нефти, через сыпучие полупроницаемые и малопроницаемые слои. Работы его великолепны, но совершенно неизвестны тут.[1580]

* * *

8 ноября 1951 г.

Утром сходил к Каплану. Об этом не стоило бы говорить — обычная вещь. Но он показал мне дружеское письмо от… Финисова. Этот инженер путей сообщения, бывший с нами в лагере и показавший себя агрессивным германофилом и доносчиком, является «профессором» математики в белоэмигрантском техническом институте и даже «деканом». В письме под подписью стоит «officier de l’Académie».[1581] Итак, он, предавший союзников, свою родину и Францию — в чести у французского правительства. Честь не особенно большая: солидные люди этим титулом не хвастаются. Ссылаясь на «лагерную дружбу», он просит о чем-то Каплана. А Каплан как будто не очень собирается его просьбу исполнять.[1582]

* * *

18 ноября 1951 г.

С большим любопытством я, вместе с Иваном Ивановичем и его семьей, смотрел сеанс télévision. Аппарат у них сейчас на 819 линий, дикторша видна и слышна очень хорошо; actualités в общем удовлетворительны, но передача фильмов совершенно недостаточна: очень часты всплывания, неясности, путаницы; удовольствия этот сеанс не доставляет и заменить даже плохой кинематограф не может. Фильм «Nuit phantastique»[1583] — как раз не из удачных, и, когда он кончился, все мы сознались, что ничего не поняли. А между тем актеры играли хорошо: всех их знаю и на настоящем экране смотрю с удовольствием. Я совершенно неспособен сказать, в чем же было дело…[1584]

* * *

5 декабря 1951 г.

Итак, Голеевский пришел ко мне в первый раз за много лет. Он не был у нас с тех пор, как ты на него рассердилась, за дело. Как и другие, входя к нам, он испытал тягостное и вполне понятное чувство. Просидел три часа, и мы болтали, переходя от темы к теме без особенной логики. Все-таки у него запутанная голова, и он так и не понимает, что же такое социализм, который для него — крушение индивидуальности. Когда я говорю ему, что уже сейчас в СССР это неправильно, он не верит. В общем, он судит по консульским и посольским чиновникам: ну, а это — критерий неподходящий. В деревне у него сейчас неуютно: дочь, архитектор по специальности, задумала перестраивать дом, и все — не на месте; двери еще не поставлены, окна полуразрушены и не закончены, всюду — холод, пыль и грязь.

Оказывается, в масонской организации Голеевского заменил потомок Екатерины — граф Бобринский. Помню его по лагерю… Это был скромный и симпатичный человек, патриот. Он работает в каком-то предприятии, производящем радиевые препараты для лечебных целей, а по специальности — юрист. В нашем лагерном университете захотел прочитать лекцию о радиоактивности. Мы предоставили ему эту возможность. Лекция была совершенно грамотной, но физико-химическая сторона дела не затрагивалась; он рассказывал исключительно о медицинских применениях, очень толково и очень конкретно, даже с цифрами, которые слушателям были совершенно бесполезны: так сказать, гарантия подлинности.

В общем, по-видимому, Николай Лаврентьевич живет в своей деревне вне пространства и времени.[1585]

* * *

10 декабря 1951 г.

Вечернее собрание[1586] в Mutualité меня поразило многолюдством: зал был полон. Во всяком случае, все — русские; французов не было. Но были ли все советские, не уверен, так как встретил нашего сапожника Соловьева с женой. Известных мне лиц не было, кроме Гелеловича и Бриллианта.

Положение Гелеловича — трудное: из CNRS выгнали. Institut Pasteur платит ему 30 тыс. франков в месяц, но это очень неустойчиво и в принципе подлежит возобновлению каждые шесть месяцев. А он превратился в семейного человека, и здесь тройная драма: жена больна, не разделяет его взглядов и деспотически хочет навязать ему свои, и это настолько, что на вчерашнее собрание Гелелович пошел после домашнего скандала. Он имел приглашение в Канаду на 4200 долларов в год, но когда там узнали, какой у него паспорт, то потребовали разрыва с советским государством.