«Мое утраченное счастье…». Воспоминания, дневники

В эти дни значительно ослабела всякая конспирация. Явочным пунктом боевой организации, вернее — ряда боевых организаций разных партий, было реальное училище Фидлера. У меня явочным пунктом служила студенческая столовая на Малой Бронной, и бывшая там публика прекрасно знала, что «вот в том углу собираются боевики», настолько хорошо, что однажды ко мне пришла оригинальная депутация — от классных дам какого-то института — с просьбой устрашить их свирепую начальницу. К Фидлеру свободно привозилось оружие, там перегружалось и развозилось или разносилось по районам. Даже у меня на квартире, несмотря на сопротивление мое и моих сожителей, хранивших еще воспоминания о старой конспирации, как-то сам собой создался явочно-транспортный пункт.

Я жил в то время в Трубниковском переулке, с Поварской, в старом доме, по нечетной стороне, — в доме, которого теперь уже как будто не существует. Мы жили втроем. Моими сожителями были Петр Иванович Барсов, мой давний друг и товарищ, и наш земляк Даниил Иванович М[алюжинец]. Мы снимали под чердаком две комнаты с отдельным ходом и даже с отдельной лестницей. Мы с Петром Ивановичем были большевики, а Даниил Иванович был меньшевик, и, возвращаясь поздно вечером с работы, мы вели бесконечные споры. Один раз даже П. И. был свидетелем нашего спора во сне: сонный Д. И. пробормотал что-то о вхождении во временное правительство, а я, тоже во сне, стал ему возражать, и дискуссия длилась до тех пор, пока хохот Петра Ивановича не разбудил нас обоих. Д. И. работал в меньшевистском Замоскворецком районе пропагандистом, а П. И. — в большевистском Железнодорожном, тоже пропагандистом. Часто, взглянув на горы большевистской и меньшевистской литературы и на оружие, Петр Иванович весело восклицал: «А ведь влетим мы с этим добром, ребятушки!» и потом добавлял: «Ну, да ничего, сейчас и на каторгу попасть не страшно: будет вооруженное восстание — там и свобода!» Бедный, милый Петр Иванович: он погиб от туберкулеза на каторге и до последнего часа сохранял ту же бодрость и жизнерадостность, ту же надежду на победу, до которой он не дожил целых семь лет.

На совещании у Фидлера организаторами районов делались очередные доклады о работе. Работа расширялась, но не хватало средств, и нас радовал и удивлял от времени до времени представитель Пресни «Горький»: сообщениями о пожертвованиях фабриканта Шмидта на вооружение рабочих своей фабрики. Мы неоднократно задавали «Горькому» вопросы о причинах такого странного поведения фабриканта, и тот всегда объяснял это заигрыванием с рабочими. Однако мне вскоре пришлось убедиться, что «Горький» ошибался. Однажды ко мне приехал изящно одетый молодой человек и предложил в распоряжение организации большое количество патронов к маузерам и браунингам. Я немедленно поехал с ним к нему на квартиру, и доро́гой выяснилось, что это и есть тот самый фабрикант Шмидт. На мой вопрос о причинах своего «антиклассового» поведения он ответил мне следующее: «Я — ведь фабрикант только по имени: мой отец, фактический хозяин фабрики, умер так недавно, что я не успел вступить в управление фабрикой. По взглядам я — социал-демократ-большевик, но в партию не вступаю, так как во мне еще слишком силен ветхий Адам. Мое состояние позволяет мне помогать товарищам в их борьбе, и, когда я отдам его и истреблю в себе ветхого Адама, я войду в партию». Эту программу ему удалось выполнить только отчасти. Сейчас же после восстания он был арестован и умер в Бутырской тюрьме, по слухам, от истязаний, которым его подвергали. Свое состояние он, действительно, отдал партии.

Мы неоднократно настаивали на необходимости иметь бомбы, и представитель техники ЦК, тов. «Чёрт» (В. И. Богомолов), на одном из свиданий у Фидлера обещал нам мелинит, но просил подкрепить технику, и «Евгений» перевел в технику организатора Замоскворецкого района «Василия Петровича», поручив район тов. Яловецкому. Точно так же испытывался недостаток и в инструкторах. Мы приглашали неоднократно офицеров из офицерского союза, но потом перестали это делать, после того как один начал обучать дружинников гимнастике, а другой — строю. Чувствовалась также несогласованность с боевыми организациями других партий, и бывали недоразумения, когда в одном и том же районе наши патрули встречались с эсеровскими. Только к началу декабря удалось добиться учреждения некоторого совещательного органа. Наконец, мы были слабо связаны с военной организацией и имели зачастую совершенно фантастические сведения о положении в войсках московского гарнизона.