«Мое утраченное счастье…». Воспоминания, дневники

Приехав на М. Царицынскую, я узнал, что дружина не сидела без дела, но дела было немного, и оно было странное. На М. Царицынской была выстроена баррикада. Ожидалось нападение на баррикаду со стороны Девичьего Поля, и дружина, естественно, разместилась «по ту сторону баррикады». И вдруг, оглянувшись назад, В. П. Зачинщиков увидел, что с другого конца М. Царицынской движется рота несвижцев. Он не успел ничего сказать, ничего скомандовать, как солдаты дали залп, после которого все дружинники попадали. К удивлению В. П., ни один не был ни убит, ни ранен; к еще большему его удивлению, несвижцы не развивали успеха и ретировались. После их ухода был забаррикадирован и другой конец М. Царицынской, чтобы не было неожиданностей. Ночью противник проявил некоторую активность. Дежурные дружинники заметили, что несколько десятков человек осторожно пробираются к баррикаде и начинают ее разбирать. После небольшой перестрелки нападавшие отступили и больше не возвращались.

Следующий день прошел спокойно, но было ясно, что в этом районе делать нечего, и пребывание в нем имело смысл только в качестве законного отдыха для дружины. На утро на третий день мы, обсудив положение, решили, что один десяток постарается пройти на Малую Бронную, которая еще оказывала сопротивление, а другой десяток со мной направится на Пресню. И к вечеру этого дня мы были уже на Пресне.

Совершенно своеобразное впечатление производила эта отрезанная от мира Пресненская республика. Окруженная баррикадами — не теми грозными баррикадами, которые описаны у Виктора Гюго в романе «Несчастные»,[2097] а скромными деревянными баррикадами, — она являлась последним оплотом восстания. Управлял ею Совет с участием представителей партий, причем от МК туда входил тов. «Леший» (Доссер). Вооруженными силами командовал т. Седой, ранее широко известный рабочей Москве лишь как агитатор. Это командование он, впрочем, разделял с «Медведем», представителем эсеров. Там же находилась и Евгения Ратнер — та самая, которая судилась по делу правых эсеров. Из известных мне лиц назову еще тов. «Горького», который был там со своими шмидтовцами. С ним мы давно не видались, и он очень мне обрадовался. Мои сожители, Петр Иванович и меньшевик Даниил Иванович М[алюжинец], тоже были там. Наслушавшись разговоров о силе пресненских дружин, я был очень удивлен, когда, придя в столовую при Прохоровской мануфактуре, увидел там не больше ста — ста пятидесяти человек, вооруженных самым сборным оружием.

Ночь с 15 на 16 декабря прошла более или менее спокойно. Утром принесли очень неприятные вести: было вполне ликвидировано восстание почти везде; сопротивлялся еще Миусский парк, где распоряжался энергичный большевик инженер М. П. Виноградов. Из Петрограда прибыли войска. Более того, эти войска уже продвигались к Пресне. День прошел в незначительных перестрелках, причем особенное озлобление в нас вызывала колокольня Кудринской церкви, откуда какие-то любители стреляли в нас на выбор, когда мы ходили по улицам или проходили по дворам. Попаданий, насколько помню, не было, но это раздражало. Я обменял свой браунинг на винтовку и без результата выпустил несколько пуль в колокольню.

Наступал вечер. Проходившие приносили известия о том, что семеновцы уже стоят на Кудринской площади. Несколько раз по Верхне-Прудовой проскакали казаки, тогда как накануне, когда проходили на Пресню, мы решительно никого не видали. Вечером я отправился с двумя дружинниками на разведку за Пресненскую заставу к Камер-Коллежскому валу. Сумрачно выглядывало из мрака сгоревшее здание у заставы. Людей не было. Тревожно лаяли собаки, и лай их, начавшись издали, распространялся и подхватывался другими и слышался все ближе и ближе. «Слышите, окружают», — сказал мне один из дружинников. «Почему вы знаете?» — «А по лаю: собака зря лаять не станет. А может, просто верхним чутьем чувствую». К ночи мы вернулись обратно. Едва я напился чаю, как пришел «Горький» и позвал меня на совещание.