«Мое утраченное счастье…». Воспоминания, дневники

На совещании были, кроме нас с «Горьким», представители пресненских рабочих, представители партий и начальники дружин. Началось заседание информационным докладом, который сводился к тому, что теперь Пресня является единственным очагом восстания и что завтра, по-видимому, предстоит решительный натиск. Кто-то поставил вопрос, имеет ли смысл продолжать сопротивление и не проще ли всем разойтись, не подставляя рабочее население Пресни под удар. На это было отвечено, что слишком поздно: Пресня окружена (таким образом, дружинник был прав), и бой неизбежен. Стали выяснять ресурсы, оказалась главная бедность в патронах, причем благодаря разнородности оружия вопрос этот особенно трудно разрешим. Кто-то заговорил о необходимости укрыть особенно скомпрометированных лиц. На это возразил «Медведь», что есть люди с особыми приметами, например — он сам (маленькая плешь сбоку) или Седой, и с великолепной беспечностью прибавил, что это — последний вопрос, о котором следует думать. В окончательном итоге было принято решение, если позволят обстоятельства, с завтрашнего дня начать эвакуацию Пресни. Затем зашла речь о пленных и о том, что делать с ними. Решено было немедленно допросить их, чтобы выяснить, кого из пленных можно завтра отпустить. Затем заседание закрылось.

Я пошел взглянуть на пленных. Они помещались в одной из комнат казармы для рабочих. Помню, когда открылась дверь, на меня метнулся взгляд одного из заключенных — взгляд, в котором я почувствовал всю предсмертную тоску человеческого существа, не знающего, что ему приносит эта открывающаяся дверь. Среди заключенных был корреспондент какой-то французской газеты, арестованный дружинниками за попытку фотографировать баррикаду. Комиссия опрашивала пленных с полной благожелательностью, и в отношении к ним не было никакой предвзятой жестокости.

Немного погодя Седой послал меня, Мазурина и еще одного дружинника к баррикаде у Пресненского моста. Мы пришли туда, сменили и стали прислушиваться. Все было спокойно. Город спал. Изредка вдали раздавались одиночные выстрелы. Мы присели на ступеньках какого-то дома. Мазурин взглянул на него и сказал: «А знаете, ведь в этом доме сейчас лежит тело расстрелянного Войлошникова». Затем он рассказал, как происходил этот расстрел.

Войлошников был начальником московской сыскной полиции и проживал в районе Пресни. Как только его обнаружили, привели, назначили суд. Суд приговорил его к смертной казни. Войлошников спокойно выслушал приговор и попросил разрешения проститься с семьей. Это ему позволили, а затем он был расстрелян. Все время держал себя с большим мужеством и достоинством. Таков был рассказ Мазурина. Я выразил сомнение в целесообразности расстрела человека, который никакого отношения к политическим делам не имел, а был специалистом по ловле уголовных преступников. Мазурин стал горячо доказывать мне, что сыскная полиция работает рука об руку с охранкой и что у Войлошникова при обыске были найдены компрометирующие в этом отношении документы. Не знаю, прав ли он был, но мне пришлось год спустя выслушать другую сторону в этом деле. Я ехал по партийным делам в Петроград, и моей соседкой в купе оказалась свояченица Войлошникова, которая жила с ним и его семьей. И вот она рассказывала своим спутникам об аресте Войлошникова, о его прощании с семьей, и уверяла, что компрометирующие Войлошникова документы были просто списком разыскиваемых уголовных преступников.

В этих разговорах прошла наша смена, и мы отправились спать. Улегся я на скамье в столовой и сейчас же заснул. Проснулся от поталкивания в бок. Смотрю, стоит около скамьи Седой и говорит: «Пора! Глотните стакан чаю, возьмите пяток и отправляйтесь к Пресненскому мосту! Там уже есть пять дружинников, но нужно подкрепление». Я взял свою винтовку с пятью патронами. Ко мне присоединились Петр Иванович Барсов, П. А. Михайлов и еще двое неизвестных дружинников, и мы отправились. Светало. Над головой был потолок из пуль, которые с пением пролетали по разным направлениям. Мы вышли на Среднюю Пресню, а оттуда дворами и около заборов, чтобы избегнуть внимания колокольни, пробрались к пресненским баням и к баррикаде у Пресненского моста. Тех пяти, которые нуждались в нашем подкреплении, не было. Разыскивая их, мы по одиночке перебежали на другую сторону Большой Пресни, но и там никого не было. Никого не было и в Волковом переулке. А пули летели над нашими головами и пели.