«Мое утраченное счастье…». Воспоминания, дневники

Времени для дома у меня оставалось все меньше и меньше. Оно еще уменьшилось, когда Димитрий Александрович Магеровский пришел ко мне с неожиданным предложением. Это был весьма бойкий молодой профессор факультета общественных наук, когда-то (т. е. очень недавно) левый социалист-революционер, участвовавший даже в восстании левых эсеров в Москве летом 1918 года, чуть было не расстрелянный Бела Куном, покаявшийся и ставший коммунистом. Димитрий Александрович был председателем так называемого Книжного центра, помещавшегося в одном из старых домов напротив «Континенталя». Этот Книжный центр, зависевший одновременно от Академического центра (Покровский) и Госиздата (Воровский), представлял из себя гибрида со смешанными функциями: на его обязанности лежало создание новой научной литературы, и при нем были бесчисленные комиссии из профессоров по всевозможным специальностям; кроме того, он должен был скупать и собирать научные библиотеки и из этого книжного фонда снабжать высшие учебные заведения и научные учреждения. Всякий раз, когда я проходил мимо, я испытывал желание попасть в одну из комиссий по моей специальности.

Легко представить себе, как заинтересовало меня предложение Димитрия Александровича, состоявшее в следующем: так как он должен был уехать на Украину в длительную командировку в качестве замнаркома юстиции, мне предлагалось стать членом коллегии и заместителем председателя Книжного центра с тем, чтобы в отсутствие Димитрия Александровича исполнять обязанности председателя. Коллегия состояла из Н. М. Лукина и В. П. Волгина, с которыми мне было очень легко поладить; третьим членом являлся сам М. Н. Покровский, который, конечно, никогда не приходил, но под протоколами подписывался. Книжный центр имел рабочий аппарат: секретариат, финансовый отдел, библиотечный отдел, издательский отдел, книжный склад. В качестве главы учреждения бывать там требовалось ежедневно. Мы с тобой посоветовались, и я согласился.[307]

Мне пришлось перенести мои остальные занятия на вторую половину дня, и из этого получилось, что домой я приходил поздно, иногда — совсем поздно вечером. Что касается до тебя, то, когда позволял ревматизм, ты продолжала свою работу в Трамоте, и это оказалось очень вредно. Ты продолжала жить интересами своей семьи, что вполне законно. Но чувствовалось все большее и большее влияние семьи на тебя и притом в вопросах, которые для нас с тобой, для нашего будущего были весьма существенны. Я думаю, что все течение нашей жизни приняло бы иной, более нормальный характер, если бы ты послушалась меня. Я не могу тебя винить: ты была так молода, так неопытна, относилась с таким доверием к отцовскому уму и здравому смыслу теток. Я тем более не могу винить тебя, что больше половины твоей жизни проходило в страданиях от ревматизма, и уже очень скоро Д. Д. Плетнев, которого я пригласил, нашел твое сердце весьма продвинувшимся по тому скорбному пути, конец которого так свеж. Я жалел тебя, протестовал и сам иногда боялся своих протестов, тем более, что твоя мать имела слабое сердце и скончалась в возрасте 47 лет, неожиданно для всех. Я говорю «протестовал», но у нас, до удивительности, господствовало взаимное доверие и взаимная готовность избегать острых конфликтов.

Из Трамота ты возвращалась к четырем — половине пятого, как и я — из Книжного центра. Мы быстро стряпали (на железной печке) и ели. Что стряпали? Еды было не очень много, но все-таки то ты, то я приносили выдачи продуктами, иногда — курьезные. Например, один раз курьерша из Книжного центра притаскивает мою долю конины: мешок звенит, — мы открываем его и находим копыта с подковами. Картошка всегда бывала мороженная; мы клали ее в холодную воду, и очень скоро на ней выступал слой льда; отколупнув его от картошки, можно было варить ее и есть без отвращения. Просо иногда выдавали не ободранное, и варить из него кашу было невозможно, но мы выменивали его на яйца у одной женщины, державшей птицу. Хлеб выдавался совершенно несъедобный, но из имевшейся у нас муки одна женщина выпекала для нас очень хороший заварной хлеб, правда, с некоторой примесью картошки. Приносить его домой приходилось с оглядкой, так как частная выпечка хлеба была запрещена. В качестве фруктов мы имели яблоки, полученные из университетского кооператива. За этими получениями мы отправлялись вместе, с санками, и на обратном пути я вез, а ты направляла сзади и подталкивала их, что было необходимо: везде улицы были в совершенно разбитом состоянии.

Я помню, как будто это было вчера, твою дорогую храбрую фигурку в меховом колпачке, закрывавшем уши, и в шубке, весьма тебе шедшей. Ты бодро и весело покрикивала, я бодро и весело вез, и дома, садясь за стол, мы никогда не забывали помянуть тетю Маню. Питание наше стало совсем хорошо, когда стал выдаваться академический паек. История этого пайка заслуживает внимания.