«Мое утраченное счастье…». Воспоминания, дневники

Вот семейство très bien:[555] дамы на высоких каблуках, все нагружены не по силам, оставили автомобиль под Limours; пока еще надменно смотрят на окружающую «мелочь». Вот фабричный рабочий с узелком: следует за своим заводом, который эвакуирован неизвестно куда; имеет четыре адреса, где его может ждать повестка, и первый из них — в Vierzon[556].

От времени до времени дорога загромождается десятками военных фургонов и целыми воинскими частями. Загромождение особенно сильно к часам четырем-пяти дня, когда военные «туристы» располагаются на отдых, и им распределяется их quart de pinard[557]. Значит, снабжение продовольствием действует не так уж плохо, и нельзя доверять солдатским жалобам. Я вспоминаю нашу разлагавшуюся армию и воркотню солдат, почти всегда необоснованную, по поводу мелких лишений.

Как раз около нас располагается на отдых рота какого-то полка. Один солдат с физиономией типичного rouspéteur[558] (я хорошо знаю этот довольно противный образчик человечества) подсаживается к нам и начинает жаловаться, с ненавистью посматривая на офицера, сидящего в стороне. Жалобы никчемные; солдат явно в подпитии; офицер делает вид, что ничего не замечает. Сцена полная смысла для того, кто двадцать лет тому назад уже видел подобное на другом конце Европы.

Мы также чувствуем потребность в отдыхе. Как раз в стороне от дороги, около какой-то фермы, разбросаны снопы соломы; добираемся до них и сваливаемся. Хорошее мгновение. Однако наш отдых нарушается. В воздухе слышится гул и появляется авион. Все с недоумением смотрят. Откуда он взялся? Цвета французские. Значит… В этот момент чуть дальше раздается несколько разрывов бомб. Никто ничего не понимает. Немцев нет. Кого же может бомбардировать на этой дороге французский авион? И тут в первый раз приходит догадка: авион — итальянский, его цвета трудно отличить от французских. Хотя основания опасаться везде одинаковы, но все покидают это место и продолжают путь.

По мере приближения к вечеру военные фургоны и камионы все больше заполняются беженцами. Даже артиллерия и танки проходят нагруженные гражданскими лицами и гражданским скарбом. Попробовать? Отчего нет? Мы перегораживаем путь первому свободному камиону и — о, чудо! — через минуту оказываемся на нем со всем своим багажом. Нашей удачей пользуются другие. Камион заполнен. Желательный маршрут — возможно дальше к югу. Это совпадает и с казенным маршрутом шофера[559].

И вот на военном камионе мы быстро проскакиваем Dourdan, которого могли бы достигнуть пешком только к вечеру и где нам, собственно, делать нечего. Камион идет к югу, но не прямо, а зигзагами, переходя от времени до времени с route nationale на разные боковые дороги. Смотрим попутчиков: несколько безобидных семейств и очень вредное из шести лиц. Шофер не хотел их брать, и мы вступились за них. Едва оказавшись на камионе, они взвалили свои велосипеды на наш, грубо и небрежно. На мою вежливую просьбу привести их в порядок, ответили, как полагается, что метекам не место на французском камионе, и уж если они тут находятся, их дело молчать. Я реагировал довольно резко, и они замолкли.

Начинается дождь. Прикрываемся нашим непромокаемым пальто. Так проходит около двух часов, и мы прибываем, но не окончательно, в Étampe[560]. Дело к вечеру. Еще с дороги мы слышим разрывы бомб. Оказывается, только что был налет на Étampe: большие разрушения и жертвы. Оставаться тут невозможно, едем дальше. Наш шофер довозит нас до маленького леска, получает русское «на чай» и подзывает шофера стоящего у леса военного фургона. Он передает ему нас на ночь, обещая рано утром заехать и везти дальше: «Груз у него опасный — артиллерийские снаряды, и он проведет ночь, спрятавшись в лесу, а я должен быть на базе тут, поблизости, и с пассажирами явиться туда не могу».

Перетаскиваемся в фургон; отвратительное семейство — за нами, поняв, очевидно, свою выгоду. Остальные покорно разбредаются по разным направлениям, и больше мы их не видели. Фургон забирается в глубину леса, а на дороге и к северу, и к югу слышатся разрывы бомб. Кое-как устраиваемся на ночь на снарядах[561].

Утро пятницы 14 июня наступило для нас рано; ночью ты очень испугалась, когда у меня началась нервная дрожь: иногда она бывает и проходит быстро и безрезультатно. Но ты видела ее в первый раз и стала активно меня лечить ромом и аспирином, дав, кстати, того и другого кому-то из членов отвратительного семейства. Мы быстро помылись из бидона с водой, оказавшегося в фургоне. Поели из наших запасов, и в это время появился камион со знакомым шофером и сержантом-летчиком, с которым накануне мы довольно много разговаривали — в частности, на тему, куда же девались французские авионы. По его словам, начиная с бельгийской границы, все исчезло, и им было приказано пробираться на юг в индивидуальном порядке. Так и в это утро мы продолжали наш разговор, а слово «измена» было у всех на устах.