«Мое утраченное счастье…». Воспоминания, дневники

Этой же осенью математическая семья потеряла одного из своих членов. В той борьбе, которая шла на бесчисленных фронтах гражданской войны, симпатии большинства профессуры не были на стороне советской власти. Даже умеренные социалистические партии имели в высшей школе мало сторонников. Особенно многочисленны были «кадеты», а эта партия сразу после февраля 1917 года заняла враждебную позицию по отношению к социализму и после Октябрьской революции стала вдохновительницей южной и восточной реакции. В бесчисленных заговорах, которыми кишела Москва, наряду с кадетами участвовали многие умеренные социалисты, но не им принадлежало будущее, и не они были хозяевами.

И вот оказалось, что в одном крупном заговоре, раскрытом ЧК, некоторую роль играл профессор-математик Александр Александрович Волков. Это был скромный, тихий и довольно молчаливый человек, который мало принимал участия в довольно откровенных обменах мнениями на текущие темы, происходивших в математической профессорской. Я помнил его еще со студенческих времен, и ему, молодому приват-доценту, отвечал на экзамене по аналитической геометрии в 1904 году. Никто не думал, чтобы он мог играть какую-либо роль в каком-либо заговоре, и когда он был арестован, оказалось невозможным узнать, в чем же дело. А дело было очень серьезно: арестованными оказались очень многие известные политические деятели кадетского толка. Неизвестна была участь С. А. Чаплыгина: знали, что Волкова и некоторых других лиц арестовали при выходе из квартиры Сергея Алексеевича, знали, что у Сергея Алексеевича прошел обыск, но куда он сам девался, никто не знал, и за него все боялись[289].

Прежде всего, нужно было выяснить, что же именно вменяется в вину Волкову, и нельзя ли как-нибудь помочь ему. Были мобилизованы все связи в правительственных кругах, но узнали очень немного: на Волкове были найдены шифрованные документы, расшифровкой которых он занимался. Говорили (так ли это, я не знаю), что он чисто случайно взялся за это дело из чисто математической склонности к головоломкам, не имея до того никакого отношения к заговору. Один видный деятель, с которым я имел беседу, сказал мне, что Волков систематически занимался расшифровкой и зашифровкой переписки с деникинцами и спасти его невозможно; этому лицу я имел все основания верить. Через несколько дней появился список расстрелянных по делу лиц: в нем значились супруги Вахтеровы[290], Волков, несколько членов ЦК кадетской партии; всего свыше пятидесяти человек[291]. Чаплыгина в списке не было[292].[293]

Этой же осенью я познакомился с Отто Юльевичем Шмидтом. Свою математическую подготовку он получил в Киеве; там же был приват-доцентом. Между февралем и октябрем 1917 года он занимал крупный пост в Министерстве продовольствия и в течение нескольких месяцев после октябрьского переворота был противником советской власти; потом стал… коммунистом и членом коллегии Наркомпрода. Со стороны все это выглядело нехорошо, и отзывы о нем были плохие.

Я не помню, по какому поводу мне нужно было повидаться со Шмидтом. В обширном кабинете в здании новых Торговых рядов я увидел весьма бородатого человека со слегка немецким акцентом, очень культурного, очень умного и очень любезного. После нескольких минут разговора все мои предубеждения рассеялись, и я сразу увидел, что его обращение в коммунизм вполне искреннее и в случае необходимости у него хватит силы воли, чтобы активно защищать свои убеждения. Он очень интересовался московской математической жизнью и московскими математиками, и я сейчас же внутренне решил сделать все, от меня зависящее, чтобы подготовить почву для сближения. Это мне удалось: Шмидт очень понравился Димитрию Федоровичу тем, что с достоинством отстаивал коммунистическую политику в разговоре, отнюдь не стараясь понравиться собеседнику. Шмидт понравился и Млодзеевскому. Через некоторое время удалось ввести его в Московское математическое общество[294]. Вел он себя с очень большим тактом и ни разу не дал никакой фальшивой ноты.

Среди коллег находился и мой друг детства и, можно сказать, однокашник Вячеслав Васильевич Степанов. Он был сыном папиного коллеги по Смоленскому реальному училищу — Василия Ивановича Степанова. Сам он был моложе меня на несколько лет; его старшая сестра была подругой моей покойной сестры Олечки и несколько влюблена в меня, о чем я узнал значительно позже. Семейство было культурное и дружное, и маленький Славочка всегда расхаживал с большими книжками; так оно и осталось; мне было очень приятно встретиться с ним снова уже на преподавательском положении в университете.