Мое время — ночная пора

Она понимала, что он убьет ее. Вопрос лишь, когда. Это казалось невероятным, но как только он ушел, она заснула. Сквозь занавески пробивался свет — значит, наступило утро. Понедельник или вторник? — думала Лаура, пытаясь не проснуться окончательно.

В субботу ночью, как только они зашли сюда, он разлил по бокалам шампанское и выпил за ее здоровье. Потом сказал: «Скоро День Всех Святых. Хочешь посмотреть, какую маску я себе купил?»

Он надел маску филина: круглые глазищи с большими черными зрачками в центре болезненно-желтой радужки обрамляли сероватые пучки перьев, постепенно темнеющие до бурого вокруг заостренного клюва с щелью рта. Я рассмеялась, вспомнила Лаура, потому что решила, что этого он и хотел. Но потом я поняла — с ним что-то не так, он изменился. Еще до того как он снял маску и связал мне руки, я поняла, что попала в ловушку.

Он затащил ее наверх, связал запястья, лодыжки; сунул в рот кляп, позаботившись при этом, чтобы она не задохнулась. Затем он обернул вокруг ее талии веревку и привязал к раме кровати.

— Читала когда-нибудь «Мамочкино золотце»?[15] — спросил он. — Джоан Кроуфорд всегда привязывала своих детей к кровати, на всякий случай, чтобы не вставали ночью. Она называла это «безопасным сном».

Потом он заставил ее декламировать реплику про филина на дереве, из той школьной пьесы. Снова и снова заставлял ее повторять слова, а потом он велел имитировать девушек за обеденным столом, насмехавшихся над ним. И каждый раз она видела убийственный гнев, закипавший в его глазах.

— Вы все издевались надо мной, — сказал он. — Я презираю тебя, Лаура. Смотреть на тебя не могу без отвращения.

Уходя, он специально оставил на комоде свой мобильный телефон.

— Только подумай, Лаура. Если ты дотянешься до него, сможешь позвать на помощь. Но лучше не надо. Если попытаешься освободиться, шнуры натянутся еще сильнее. Поверь мне.

Все же она попробовала и теперь в запястьях и лодыжках пульсировала боль. Во рту пересохло. Лаура попыталась увлажнить губы. Язык наткнулся на грубую ткань чулка, которым он заткнул ей рот, и к горлу подступила тошнота. Если ее вырвет, она захлебнется. Боже, помоги мне, в панике молилась она, подавив приступ тошноты.

Когда он вернулся в первый раз, в комнате было еще светло. Наверное, в воскресенье, подсчитала она. Он развязал мне руки, дал мне суп и булочку. И позволил сходить в туалет. Потом он долго не появлялся и вернулся, когда стало темно, видимо, ночью. И заставил меня позвонить. Зачем он со мной так поступает? Почему просто не убьет меня и не покончит со всем этим?

В голове у нее прояснилось. Как только она пошевелила руками и ногами, слабая пульсация превратилась в жгучую боль. Вечер субботы. Утро воскресенья. Вечер воскресенья. Наверное, сейчас утро понедельника. Она посмотрела на мобильный телефон. Не дотянуться. Если он снова даст ей позвонить, может, стоит попытаться выкрикнуть его имя?

Она представила подушку, глушащую звуки до того, как они вырвутся из ее рта, давящую ей на лицо. Не смогу, подумала Лаура. Не смогу. Может, если я не буду сердить его, кто-нибудь догадается, что со мной случилась беда и попытается отыскать меня? Проследят телефонный звонок. Я знаю, что проследят. Выяснят, чей это телефон.

Больше надеяться не на что, но облегчения это не принесло. Джин, подумала она. Он и ее намерен убить. Говорят, люди могут проецировать мысли. Попытаюсь послать свои Джин. Она закрыла глаза и представила Джин, какой та была на банкете — в ярко-синем вечернем платье. Двигая под чулком губами, она принялась произносить его имя вслух. «Джин, я с ним. Он убил тех девушек. Он убьет нас. Помоги мне, Джин. Я в своем бывшем доме. Найди меня, Джин!» Снова и снова она шептала его имя.

— Я запретил тебе называть меня по имени.

Она не слышала, что он вернулся. Несмотря на кляп, крик Лауры прорезал тишину комнаты, в которой она жила первые шестнадцать лет своей жизни.

41

В понедельник утром, на рассвете, Джин, наконец, погрузилась в тяжелый прерывистый сон, и смутные, неопределенные видения, навязчивые и безысходные, то и дело выдергивали ее в явь. Но когда она окончательно проснулась, то с удивлением обнаружила, что уже почти половина десятого.

Она подумала, не заказать ли легкий завтрак в номер, но затем передумала — здесь есть не хотелось. Номер угнетал ее, а мрачные расцветки стен, покрывала и штор, заставляли тосковать по уютному дому в Александрии. Десять лет назад, на распродаже имущества, она купила двухэтажный дом в северном стиле, который последние сорок лет принадлежал одному затворнику. Дом был грязен, запущен, захламлен, но она влюбилась в него. Друзья пытались отговорить ее, убеждали, что подобное предприятие затянет ее в пучину финансовых проблем, однако вскоре они признали свою неправоту.

За мышиным пометом, отставшими обоями, вытертыми коврами, протекающими трубами, грязными печкой и холодильником, она разглядела высокие потолки, огромные окна, просторные комнаты и чудесный вид на Потомак, который тогда заслоняли разросшиеся деревья.