Мое знакомство с бульдогами

– Ах, право, не могу обещать, – ответил он. – Не вижу в этом большого смысла. Разве что, – любезно добавил он, – если вы будете здесь. Если в следующий Сочельник вы будете спать в этой комнате, я приду.

Ваше общество доставило мне большое удовольствие, – продолжал он, – вы не удираете, испуская вопли, когда видите гостя, и ваши волосы не встают дыбом. Вы не можете себе представить, – воскликнул он, – как мне надоели эти встающие дыбом волосы!

Он сказал, что людская трусость донельзя раздражает его.

Как раз в этот момент какой-то легкий звук донесся к нам со двора. Он вздрогнул и смертельно почернел.

– Вам худо? – воскликнул я, бросаясь к нему. – Скажите, как вам помочь? Не выпить ли мне немного водки, чтобы вас подкрепил ее дух?

Он не ответил и несколько мгновений напряженно прислушивался, а затем с облегчением вздохнул, и тень вновь заиграла на его щеках.

– Все в порядке, – пробормотал он. – Я боялся, что это петух.

– О, теперь еще слишком рано, – запротестовал я, – еще глубокая ночь.

– Разве это куриное отродье с чем-нибудь считается? – с горечью возразил он. – Они с одинаковым успехом начинают кукарекать в самой середине ночи, и даже раньше, если могут этим испортить человеку его вечернюю прогулку. Я убежден, что они делают это нарочно.

Он сказал, что один из его друзей, дух человека, убившего агента водопроводной компании, любил появляться в доме, в подвале которого хозяева держали кур, и стоило полицейскому пройти мимо дома и зажечь свой карманный фонарик, как старый петух, в полной уверенности, что взошло солнце, принимался кукарекать словно сумасшедший, и тогда бедный дух должен был исчезать. Случалось, он возвращался к себе уже в час ночи, взбешенный тем, что все его выступление продолжалось не больше часа.

Я согласился, что это действительно несправедливо.

– Ах, в какое нелепое положение мы поставлены, – продолжал он, вне себя от негодования. – Не могу понять, чем руководствовался наш старик, там, наверху, когда придумал этот петушиный сигнал. Сколько раз я ему твердил и повторял: установите определенное время, и каждый из нас будет его придерживаться; скажем, до четырех часов утра летом и до шести утра зимой. Какая прелесть твердое расписание!

– А как вы поступаете, когда вообще поблизости нет петухов? – осведомился я.

Он собирался ответить, но снова вздрогнул и прислушался. На этот раз я сам отчетливо услышал голос петуха, принадлежавшего нашему соседу мистеру Боулсу.

– Ну вот, извольте радоваться, – сказал он, подымаясь и протягивая руку за шляпой. – И приходится мириться, ничего не поделаешь. Интересно, который час все-таки?

Я посмотрел на свои часы и сказал, что половина четвертого.

– Я так и думал, – прошептал он. – Пусть мне только попадется эта гнусная птица: я сверну ей шею.

И он собрался уходить.

– Если бы вы подождали меня минуточку, – сказал я, вскочив с постели, – я бы проводил вас домой.

– Это очень мило с вашей стороны, – поблагодарил он, – но, – и тут он остановился, – мне, право, совестно вытаскивать вас на улицу ночью.

– Какие пустяки, – воскликнул я, – я с удовольствием прогуляюсь!

Я кое-как оделся и захватил зонтик, а он взял меня под руку, и мы вместе вышли на улицу.

У самой калитки палисадника мы встретили Джонса, одного из местных констеблей.

– Добрый вечер, Джонс, – сказал я (в праздники я всегда ощущаю прилив вежливости).

– Добрый вечер, сэр, – ответил он немного грубовато, как мне показалось. – Разрешите спросить, что вы тут делаете?

– Пожалуйста, могу вам сказать, – ответил я, взмахнув зонтиком, – я собираюсь немного проводить моего друга.

Он спросил:

– Какого друга?

– А, да, конечно! – засмеялся я. – Я и забыл. Вам его не видно. Это дух джентльмена, который убил певца. Я провожу его только до угла.

– Гм, на вашем месте, сэр, я бы этого не делал, – сказал Джонс мрачно. – Послушайтесь моего совета, проститесь-ка с вашим другом тут и возвращайтесь домой. Может быть, вам невдомек, что на вас ничего нет, кроме ночной рубашки, ботинок и цилиндра. Где ваши брюки?

Манеры этого человека возмутили меня. Я сказал:

– Джонс, не заставляйте меня писать на вас жалобу. Я вижу, что вы пьяны. Мои брюки там, где им полагается быть: на ногах их хозяина. Я отлично помню, как надевал их.

– Я их не вижу, значит, вы их не надели, – дерзко возразил он.

– Простите, – отчеканил я, – повторяю, я их надел. Полагаю, мне лучше знать, надевал я их или нет.

– Не спорю, – ответил он, – но на этот раз вы, видно, не знаете. Я провожу вас домой, и давайте не будем больше препираться.

В этот момент дядя Джон, которого, очевидно, разбудили наши голоса, открыл парадную дверь, а тетя Мария появилась у окна в ночном чепчике.

Я объяснил им ошибку констебля, разумеется в шутливом тоне, чтобы не навлечь на него неприятности, и обратился к духу, желая, чтобы он подтвердил мои слова.

Увы, он исчез. Он оставил меня, не сказав ни единого слова, даже простого «до свидания». Меня так обидела его черствость, что я разрыдался, и дядя Джон повел меня домой.