Моему судье

Наверняка он уже рассказывал об этом раз сто. Бог знает сколько народу вот так же сидели за столиком, терпеливо слушая его исповедь. И все-таки складывалось впечатление, что он по-прежнему готов выложить первому встречному все перипетии своего злополучного супружества.

— Она жаловалась, что я уделяю ей мало внимания, что на уме у меня только это проклятое кафе. Но вы сами подумайте, как еще я мог поступить? Кафе открыл мой отец в 27-м году. Потом он погиб в партизанском отряде под Веркором, и мать одна тянула эту лямку. Чего, по-вашему, добивалась эта вертихвостка? Чтобы все их труды пошли прахом? Еще бы я не занимался баром — и баром, и гостиницей, и рестораном. Тогда она занялась клиентами. Но я на все смотрел сквозь пальцы. Она думала, я ничего не замечаю, но я-то знал, что она переспала по крайней мере с двумя. Только виду не подавал. Говорил себе: Арман, ты же знаешь, в душе она любит тебя, знаешь, что не это главное. А потом в один прекрасный день появляется тот дамский угодник из Ренна, и она недолго думая берет и уходит. Потаскуха. И я стал пить… Кстати…

Он указал на мою опустевшую рюмку:

— Еще одну?

— Нет, спасибо, хватит крепких напитков.

— Пива?

От коньяка хотелось пить, и я с улыбкой кивнул.

— Bock? — спросил он.

— Лучше темное, Pelfort.

Он поднялся и тотчас же вернулся с двумя полными кружками.

— На чем я остановился?

— На том, что вы начали пить.

— Правильно. Мадлен меня бросила в октябре 63-го. В декабре я уже дошел до ручки. Когда в 64-м сюда приехал Брель, думаю, жить мне оставалось недолго — во всяком случае, если бы я продолжал в том же духе. И тут как раз появляется он. В ноябре, сразу после знаменитого парижского концерта в «Олимпии». В тот день, когда он давал тут у нас концерт, я закрыл бар с самого утра и велел поварихе приготовить ужин на десять персон, да такой, что пальчики оближешь. Прибрался в ресторане, навел порядок, потом в шесть отправился к парикмахеру. На концерт надел костюм, в котором женился. Можете представить, я пришел в театр за час до начала.

Как все чудесно исцелившиеся, Арман помнил каждую минуту этого великого дня. Отхлебнув пива, он продолжал:

— Я не пропустил бы этот концерт ни за что на свете. У меня были все его пластинки, но живьем я его никогда не видел. Он был великолепен. Прямо мурашки по коже. Не песни, а удары под дых, электрические разряды, вино и ласки… я не умею говорить о таких вещах, но поверьте, так оно и было.

Еще глоток.

— Ближе к концу концерта я сговорился с приятелем, который работал в театре. Обещал ящик бургундского, если он проведет меня за кулисы, но потом подарил два: в то, что произошло, и поверить трудно. Иду я по коридору, который ведет к гримерным, а там стоит Жак и курит, прислонившись к стене, мокрый, как боксер к десятому раунду. Тогда я собрался с духом и говорю ему: месье Брель, я навсегда запомню эту минуту, но если хотите, приходите ко мне в ресторан, вас ждет такой ужин, что тоже век не забудешь. Он поворачивается к двери в гримерную и переглядывается с музыкантами, которые нас слышали. Потом кивает мне, как бы говоря: «ладно», и просит адрес. Я оставил ему визитную карточку и помчался в ресторан. Через полчаса они сидели вот тут и ужинали. Я глазам своим не верил.

— А что за песня вас спасла?

— Ну, когда подавали десерт, он спросил, какая песня мне больше всего понравилась. Я отвечаю: «Мадлен». И он спрашивает почему. И тогда я рассказал про мою Мадлен, про жену, то есть про клиентов, с которыми она путалась, о торговце краской для волос, и говорю, что если бы я, как в этой песне, все ждал Мадлен, а она все не приходила, было бы лучше. Хорошо бы она совсем не появлялась, сказал я, а то на кого я теперь похож — конченый человек, пью не просыхая. И у меня на глазах выступают слезы. Тогда он встает, просит у музыканта гитару и поет «Жефа», поет только для меня. Вы, верно, знаете эту песню? Я кивнул, покривив душой.

— Словно для меня написано. Это я — Жеф. И принялся напевать:

— Non Jef t'es pas tout seul / Mais arrête de pleurer… / Parce qu'une fausse blonde… / Parce que une trois quarts putain / T'a claque dans les mains… / Allez, viens Jef viens viens…

У него оказался неплохой слух.

— Arrête de répéter / Que t'es bon à te foutre à l'eau… / Non Jef t'es pas tout seul.[11]

Вот в чем заключалось чудо: песня, пришедшаяся впору, как сшитое на заказ платье, как шляпа, сделанная по мерке для его рогов.

— Вы понимаете? Моя жена — первая, я хочу сказать, — была как раз крашеная блондинка, а уж то, что она натуральная шлюха, — прямо не в бровь, а в глаз. А сколько раз я собирался броситься в реку! Наверное, рано или поздно, вылакав бутылку дешевого виски, я бы прыгнул с моста. Но видеть Жака Бреля, который поет мне про меня, и рассказывает мою жизнь, и говорит: ну что ты, ну давай, не падай духом, встряхнись, — это, доложу я вам… Хотите верьте, хотите нет, а на следующий день я начал новую жизнь. И как видите, по сию пору жив, нашел хорошую жену, у меня дочка, она работает в Париже, я сохранил бар и гостиницу, что оставили мне родители.