Могикане Парижа

Мы его находим здесь же в 1827 году, в ту минуту, когда Пейроне предложил свой проект закона о прессе, который, судя по словам Казимира Перье, должен был окончательно подорвать печать, которую Саллабери называл одною из египетских казней.

Теперь мы попросим читателя последовать за нами к нему.

Был понедельник. Генерал, выйдя из палаты депутатов, только что возвратился в свой отель на улице Варенн.

Он лежал на козетке и читал книжку маленького формата с золотым обрезом, переплетенную в красный сафьян. Лоб его был нахмурен: чтение ли его возбуждало или, несмотря на это занятие, он не мог отогнать докучных мыслей.

Он протянул руку к маленькому столику, стараясь ощупью найти звонок, не отрывая глаз от книги. Наконец достал его и позвонил.

При звуке колокольчика его лоб как будто прояснился, довольная улыбка пробежала по губам. Он закрыл книгу и, уперев глаза в потолок, произнес громким голосом:

– Положительно, Вергилий первый поэт мира после Гомера… Да!..

Потом, точно желая убедить себя в этом, прибавил:

– Чем больше читаю я эти стихи, тем звучнее они мне кажутся. И что больше всего меня восхищает в этих древних творениях, песнях отдыха – это полное спокойствие души, царящее в них всех.

Высказав громко эту мысль, он на минуту остановился, брови снова нахмурились: он позвонил во второй раз.

Лоб его опять прояснился. Последствием было продолжение монолога:

– Почти все эти поэты, ораторы и философы древних времен жили в уединении, например, Цицерон, Гораций, Сенека, и эти гармонические звуки, чарующие в их произведениях – не что иное, как отголоски того спокойствия и тишины, которыми они наслаждались.

В этот момент брови опять нахмурились, и генерал принялся звонить на этот раз так энергично, что язычок колокольчика отскочил в сторону.

– Франц! Франц! Придешь ты, наконец, негодяй? – крикнул генерал с оттенком сильного гнева.

На этот энергичный зов в дверях показался слуга, вся наружность которого напоминала старого австрийского солдата. На груди его висело нечто вроде креста на желтой ленточке, а галуны указывали, что он – капрал.

Ничего не было удивительного в сходстве Франца с австрийским солдатом: он был родом из Вены.

– А, вот и ты, наконец, негодяй! – сказал граф сердито.

– Это я, господин генерал, я пришел.

– Да, пришел, но поздно пришел. Я уже три раза звоню, разбойник!

– Я услышал только во второй раз.

– Дурак! – заметил генерал, помимо воли рассмеявшись наивности своего денщика. – А обед, где он?

– Обед, господин генерал?

– Да, обед… Разве сегодня нет обеда, бездельник?..

– Нет, господин генерал, обед будет, но теперь еще не время.

– Который же час?

– Четверть шестого.

– Как четверть шестого?

– Четверть шестого.

Генерал достал часы.

– Правда! Этот мошенник прав.

Франц улыбнулся от удовольствия.

– Ты смеешь улыбаться, негодяй?

Франц сделал утвердительный знак.

– Чему ты смеялся?

– Я лучше знал время, чем господин генерал.

Генерал пожал плечами.

– Ну, ступай, – сказал генерал, – но помни: чтоб ровно в шесть часов обед был на столе.

И он снова принялся за чтение своего Вергилия.

Франц сделал три шага к двери, потом, подумав немного, повернулся на каблуках, шагнул вперед и остановился на том же самом месте, в той же позе, в какой был минуту назад.

Генерал скорее почувствовал, чем заметил присутствие непрозрачного тела, заслонявшего ему свет.

Он поднял глаза. Франц стоял неподвижно, как деревянный солдатик.

– Ну, – спросил генерал, – кто там?

– Это я, господин генерал.

– Разве я не сказал тебе, чтобы ты убирался! Почему же ты не ушел?

– Я ушел.

– Почему же ты все-таки здесь?

– А я опять вернулся.

– А зачем ты вернулся, я тебя спрашиваю?

– Я вернулся сказать, что какая-то особа хочет говорить с господином генералом.

– Франц! – сказал генерал, нахмурившись сильнее обыкновенного. – Не я ли сто раз говорил тебе, несчастный, что, придя домой, я люблю всецело отдаться чтению хороших книг, чтобы забыть всякие дрянные разговоры, другими словами, не желаю никого принимать.

– Но это дама, господин генерал.

– Дама?

– Да, господин генерал, дама.

– Так что же, негодяй, хоть бы там был и сам епископ, – отказывай и конец!

– Но я уже сказал, что вы дома, господин генерал.

– Кому же ты это сказал?

– Даме этой.

– И эта дама?..

– Маркиза де ла Турнелль.

– Миллион чертей! – вскричал генерал и вскочил с козетки.

Франц сделал прыжок назад и остановился на расстоянии полуметра в той же самой позе.

– Итак, ты сказал этой даме, что я дома? – вскричал бешено генерал.

– Да, господин генерал.

– Слушай, Франц. Ты снимешь этот крест и галуны, уберешь их бережно в сундук и не найдешь в продолжение шести недель.

Лицо старика приняло выражение отчаяния, усы как-то дрогнули, слезы блеснули в глазах.

– О, господин генерал!

– Сказано!.. А теперь проси маркизу.

V. Ханжа и вольтерьянец

Франц отворил дверь и впустил ту самую старую и надменную особу, которая приезжала вместе с Региной к молодому художнику.