Могила Азиса. Крымские легенды и рассказы

   В нижнем этаже дома Ягья-эффенди пировали веселые гости, праздновавшие его свадьбу. Вокруг узорчатого, шестиугольного столика на низких ножках, уставленного тарелками сушеных груш, миндаля и орехов, разубранного целою дюжиной ярко горевших свечей, сидели приглашенные. Между ними находились такие значительные лица, как мулла Мамут и бахчисарайский староста, досточтимый Мемет Хурт-Амет-оглу. Толстый мулла в зеленой чалме и широком, черном одеянии никак не мог удобно сложить ноги, обутые в просторный туфли: ему мешало солидное брюшко, приличное его сану, но чрезвычайно неудобное, и он постоянно менял положение, хотя двигаться вообще было для него крайне неприятно. Самою досадною обязанностью его службы было ежедневное восхождение на минарет по узкой, вившейся винтом, каменной лесенке, и он при всякой возможности посылал за себя молодых софтов скликать правоверных на молитву. Другого муэдзина у него не было. Староста Мемет обладал не меньшим брюшком, но он успел занять в тесноте полулежачее положение и самодовольно поглаживал черную с проседью бороду, это достойнейшее украшение каждого мусульманина. Он одет был также по праздничному. Яркий кушак стягивал его широкие шамаладжевые шальвары, и цветной халат пышными складками охватывал всю его тучную фигуру. Все гости были в черных барашковых шапках и чинно закусывали под музыку усталых скрипачей и дудочников. Большие кувшины и объемистые миски бузы ходили по рукам, и довольные, раскрасневшиеся лица доказывали, что угощение было обильное -- честь и слава хозяину! Под влиянием хмеля игривые мысли пробегали в почтенных головах старосты Мемета и уважаемого муллы. Оба они завидовали жениху, которого ожидали сегодня все упоения магометанского рая, и каждый из них невольно вспомнил о хорошенькой вдовушке, жившей на краю города. Мулла решил непременно завернуть к ней нынче ночью, возвращаясь со свадьбы, хотя это было совсем не по дороги к его мечети. То же самое думал и староста Мемет, которому воображение уже рисовало прелести домашнего очага и священных пятниц. Гости становились все веселей, у многих начинала кружиться голова, и вдруг всем показалось, что столик со свечами и угощениями торжественно и самостоятельно проехал по всей комнат и вышел на улицу. Верьте, не верьте, а он перескочил через порог и побежал всеми шестью ногами по дороге в открытое поле за предместья города, как будто сорвавшийся с привязи жеребенок. Это было необыкновенное и оставшееся в памяти всех бахчисарайцев событие. Один улан стал, было, уверять присутствовавших, что он видел, как рыжий шайтан подлез под стол и потащил его на спине за город, но многие ему не поверили, так как были в нетрезвом состоянии, и завязался горячий спор, скоро перешедший в общую драку. Поднялись кулаки, замелькали руки, и пошла потасовка. Два улана таскали друг друга за волосы и голосили благим матом. Иные сцепились, лежа на полу, множество глаз украсились в одно мгновение значительными синяками и подтеками. Только мулле Мамуту и старосте удалось во время скользнуть за дверь, иначе и они, при общем раздражении опьяневших джигитов, могли поплатиться, несмотря на свой почет и звание, несколькими клочками усов или бороды. Внушительно раскланявшись друг с другом за порогом дома, оба бахчисарайских сановника отправились различными путями к одному и тому же месту. Скоро в темноте ночи исчезли их громадные чалмы и величественные фигуры, долго мелькавшие при лунном свете, трепетавшем на низких домиках и высоких тополях города.

   Горько плакала бедная Алиме, чистая и прекрасная, как белый цветок пророка¹². Крепко не хотелось ей выходить замуж за немилого старика; но против отца не годится идти доброй дочери, и к тому же Ягья-эфенди был богатейший человек в городе. Не нужно самой Алиме ни дома высокого, ни садов фруктовых, ни тонкорунных стад ее будущего мужа. Не польстилась бы она и на дорогие подарки, но отец ее ценил все это очень высоко, и воле его нельзя было противоречить.

   Правда, Алиме еще никого не любила, и только смутно в ее воображение рисовался иногда на вороном коне удалой красавец Асан, которого она не раз видала, но про него ходили такие дурные слухи, что и думать о нем было совестно. Наплакавшись и вытерев дрожавшие на ресницах слезы, Алиме вздумала погадать перед свадьбой о том, какая ждет ее участь. Она развернула священный Коран и кожаном переплете и, положив на низенький столик тяжелую книгу, опустилась перед нею на колени. Зеленый кафтан обтягивал стройную талию Алиме, и целая сетка крупных червонцев падала на ее высокую грудь. Черные волосы из-под золотой шапочки шелковистою волной рассыпались по ее плечам, и заплаканные, немного покрасневшие глазки печально смотрели под густыми ресницами.