Могила Греты Гарбо

Я конечно же все упрощаю, придавая ясность тому, что можно было бы назвать продвижением в тумане, и эти слова — «моя коллекция» — означают не только постановку той самой неразрешимой задачи с кучей песка (когда вопрос заключается в том, чтобы посчитать, сколько в ней песчинок), но еще и желание создать умысел там, где раньше властвовала лишь случайность. Впрочем, здесь я иду на поводу у языка, за «случайными поступками» обычно скрываются желания, о которых мы не подозреваем; я глубоко уверен, что моя случайность имела свои причины и не могла появиться сама по себе.

Поначалу мне трудно было найти моделей для своего проекта, за исключением медсестры и еще двух девушек, с которыми она меня познакомила: почти каждая женщина находила лестным предоставить свое лицо для запечатления на фотопленке, очень удивлялась, если интересовались другими частями ее тела, и приходила в бешенство, когда я честно признавался, что собираюсь сфотографировать. Эти приступы нравственности, с которыми я так часто сталкивался, вынудили меня прибегнуть к услугам проституток; они, правда, тоже соглашались редко, а в случае положительного ответа требовали плату, значительно превышающую ту, которая полагалась за обычное обслуживание клиента. Поэтому я развивался в техническом смысле, но, за редкими исключениями, оставался неудовлетворен эстетически.

Что я искал? Меня интересовало то мимолетное переходное состояние, когда девушки, каждая в свое время, превращаются из подростков в женщин; когда их бедра и попки, ускользнув от угловатой неловкости и затверделости детства, уже приобретают нежную зрелость — знак перехода во взрослое состояние, а иногда и удивительную чистоту; когда двойная выпуклость спины обретает себя в точном изгибе, этот легкий овал, сквозь плотскую форму которого (но можно ли говорить в этом случае о плоти?) проглядывает не столько дух, сколько сама Красота, один из ее образов. Термин, который лучше всего отразит суть моего поиска, я позаимствую из музыки: гармония. Именно за ней я гнался, стараясь заключить время в форму, а иногда добивался той плотности на глянцевой бумаге, которую можно было бы назвать каплей вечности.

Так, постепенно, совершенствовались мои стремления и методы. С течением времени мой взгляд стал профессиональным, я научился видеть в модели будущую фотографию, начал распределять свои работы в неисчислимые папки и раскладывать их в строгом порядке; среди папок была предпоследняя — в ней лежало лишь несколько негативов, и последняя — пустая, предназначенная для того, чтобы заключить в себя идеальный образ, к которому я стремился, где-то в глубине сердца понимая, что невозможно воспринять глазами неуловимую Идею.

После подобного объяснения становится понятно, почему первые модели — а речь идет о состоявшихся, на мой вкус, слишком состоявшихся женщинах, — не оправдывали мои ожидания. Однако они позволили мне прокормить себя, потому что постепенно моя работа приобрела некоторую известность, несмотря на секретность и псевдоним, за которым я прятался. Я решился двигаться в сторону прибыльности и начал продавать некоторые из негативов, несомненно, впоследствии осчастливившие нескольких коллекционеров. Именно тогда через кого-то из них я познакомился с Джозефом фон Штернбергом, который был проездом в Вене (он родился в этом городе, но успел уехать из него перед войной 1914 года). Он побудил меня отправиться в Америку в 1923 году, где, по его утверждению, я с легкостью смогу найти себе женщину по вкусу (он потом часто смеялся над неожиданной двусмысленностью фразы).

8

Как-то она заявила мне:

— Мерседес говорит, что я должна сыграть Жанну д’Арк.

— Ошибка.

— Почему?

— Ты — богиня, но никак не святая.

— Я не шучу!

К сожалению, это было так. Не знаю, каким нелогичным путем они пришли от индуизма к христианскому богословию, но в то время все больше расцветала мода на Жанну д’Арк, которая выражалась в мужеподобности гардероба и изменении стиля прически. В какой-то момент, влекомые жаждой преображения, они исчезли на две недели, вновь отправились к океану, чтобы — как говорил Штернберг, который обожал придумывать каламбуры, особенно неприличные, — «гнать волну».

Вернувшись, она сказала мне, что они уезжали поработать над сценарием фильма о Жанне д’Арк, но результата не добились, хотя жили полной жизнью.

— Но что вы там делали?

Она надолго задумалась, потом ответила:

— Ничего… Ничего, о чем можно было бы рассказать. Нельзя же рассказать о песке и океане… Мы приходили на пляж в сумерках…

— Это уже достаточно необычно.

— Мы часами сидели там, ночью. Стояла такая тишина…

— Вместе с Мерседес?

— Почему ты ее так не любишь? Ты вообще никого не любишь.

— Я стараюсь мерить каждого его мерой. Не стоит обвинять меня, если перевешивает плохая сторона.

— Я люблю ее!

— Ты уверена?

— Абсолютно!

— А возможно, ты любишь то поклонение, которое она тебе выказывает? Аромат фимиама?

Она выразительно посмотрела на меня.

— Я знаю, что не особенно умна.