Могила ткача

— Пей! — сказал он. И протянул кружку. Но Хайк не пошевелился. Калькутта взял из рук капитана кружку и подал ее Хайку.

Хайк покачал головой.

Тогда Калькутта стремительно дернул рукой, и лицо Хайка стало мокрым. Ручьи стекали по его щекам, с носа и подбородка бежали на пол быстрые капли.

Калькутта со смехом отвернулся. Рассмеялись и капитан корабля, и рябой матрос. Хайк выбранился и сделал шаг вперед, угрожающе подняв слабую руку. На лице Калькутты появилась жуткая гримаса, когда он увидел это. И Хайк, заметив ее, уронил руку. Он подошел к своей койке, вытер лицо одеялом, потом свернул одеяло, сунул его под мышку, поднялся по трапу и вылез наверх, через люк, на палубу.

Небо было все в звездах. От воды исходило ощущение покоя и прохлады, земля вокруг замерзла и затихла. Хайк наклонился к доске, служившей сходнями. Она была будто серебряная лента, украшенная россыпью крошечных бриллиантов. Нерешительно ступив на нее, Хайк сошел на берег.

— Вот черт! Он свалился.

Капитан выругался, услыхав приглушенный крик и плеск воды. В два прыжка он оказался наверху, рябой помчался следом. Калькутта тоже стал подниматься по трапу, но не спеша и тихонько насвистывая веселый мотивчик.

Щуплый Хайк уже выбирался на берег, когда капитан протянул ему руку. Стоя на берегу, Хайк дрожал с головы до ног, и вода ручьем бежала по его одежде. Но одеяло он крепко держал под мышкой.

— Весь вымок, — заметил рябой, — и замерз.

Плохо владея руками, дрожащий Хайк чувствовал себя совсем несчастным, стоя в двух лужицах, собиравшихся у его ног. Он поглядел на судно. Калькутта молча смотрел с палубы на происходящее на берегу. Хайк был в нерешительности.

— Хайк! — вдруг крикнул Калькутта. И опять он не удержался от насмешки.

Хайк отвернулся и зашагал по дороге, хлюпая башмаками и заливая все вокруг водой. Позади себя он оставлял узкий ручеек.

— Пошел в конюшню, — сказал капитан.

— Ага, — поддакнул Калькутта, — теперь заляжет там.

Утром, едва забрезжило, судно отправилось дальше. Хайк пришел затемно, ведя под уздцы лошадь и держа под мышкой плетку. По дерганью веревки все, кто оставались на судне, поняли, что Хайк понукает лошадь, мол, пора за работу.

— Да-вай, да-вай! — раздавались его крики. Лошадь стучала копытами по твердой земле, и судно медленно двинулось с места. Предстоял долгий путь. В перерывах на еду Хайк держался наособицу. Весь день, едва он ступил на берег, слышно было, как он перхал и кашлял. Несколько раз он до того заходился в кашле, что терял ритм, и лошадь поворачивала к нему голову. Хайку приходилось тянуть руку и хвататься за поводья возле самого мундштука. Тогда лошадь наклоняла голову, будто давала ему разрешение на это. Когда же меняли лошадей, Хайк не замечал разницы в их отношении к нему; все лошади знали его руку.

— Опять у него начался гнилой кашель, — заметил капитан, стоя на палубе.

Калькутта вытянулся вдоль трубы и глядел на Хайка, тихо насвистывая, едва кашель усиливался. Один раз Хайку пришлось резко остановиться, и лошадь, заржав, тоже остановилась. С палубы то ли насмешливо, то ли командно Калькутта громко пропел:

— Да-вай!

Услышав его, лошадь неловко шагнула вперед, еще раз, еще, пока не почувствовала удерживающую ее веревку. Так же инстинктивно Хайк плелся за ней. Всю дорогу он не выпускал поводья из рук, и его рука была так близко к мундштуку, что вскоре покрылась пеной изо рта лошади.

Когда дневной переход подошел к концу, Хайк отправился вместе с лошадью в конюшню.

— Он опять собирается спать в конюшне, — заметил капитан, и Калькутта вроде бы улыбнулся, блеснув зубами.

Утром Хайк не пришел. Тогда капитан сам отправился за ним и, не доходя до конюшни, позвал его.

Ответа не было. Капитан подошел к двери и толкнул ее. В лицо ему пыхнуло горячим смрадом. Света не хватало. Капитан разглядел лишь контуры деревянных перегородок да ограду ясель возле стены. Лошадь перебирала ногами, стуча железными подковами по булыжнику. В конце концов капитан увидел ее.

— Хайк! — позвал он.

Лошадь опять перебрала ногами, повернула голову и негромко заржала. Капитан обратил внимание, что в темноте от его дыхания идет пар в сторону света. Он подался вперед и положил руку на круп лошади. Она дрожала.

Только теперь капитан увидел прямо у своих ног маленького чахлого человечка на постели из сгнившей соломы. Он наклонился и разглядел лицо Хайка. Оно было бледным и обострившимся, особенно жутким в полумраке. Капитан протянул было руку, но тут ему в голову пришла страшная мысль.

А что, если Хайк умер?

Капитан отпрянул. Странная тишина в конюшне наводила жуть. Здесь была атмосфера жалкой трагедии.

Почему лошадь дрожит? Подозрение переросло в уверенность. Капитан вернулся на судно.

— Хайк лежит в конюшне, — сказал он. — Не шевелится. Наверно, умер.

Рябой поднял шапку и перекрестился. Калькутта презрительно хмыкнул.

— Думаю, у него не было друзей, — в конце концов произнес капитан. Он говорил о Хайке в прошедшем времени.

— Да, друзей у него не было. Откуда? — отозвался Калькутта.