Могильщик кукол

— Мать заболела из-за слухов, — сказал Якоб. — Я бы с большим удовольствием заткнул Tee пасть грязью. Хорошо бы подать на Тею в суд за клевету. Возможно, я так и сделаю. И плевать я хотел на деньги Рихарда. Не такой уж я бедный, чтобы не нанять себе хорошего адвоката. Действительно хорошего, не такого подхалима, как Люкка. Рихард может оставить его себе.

— Друг, — сказал Бен.

Якоб энергично затряс головой:

— Чушь. Люкка — мерзкое насекомое. Прикидывается другом, но только повернешься к нему спиной, тянет руку за камнем. Он уже много камней разбросал на твоем пути, и когда-нибудь ты хоть об один, но споткнешься. Разве я стану всем и всюду рассказывать о человеке, что он по характеру безвреден и добродушен. О таком не принято говорить. Но если кто-то вроде Люкки все время твердит об одном и том же, люди начинают сомневаться. И пусть он не говорит мне, что любит тебя.

Якоб перешел к излюбленной теме — во всех подробностях описал унижения, которым он, как отец, подвергался со стороны якобы доброжелательного земляка, в действительности же — самого настоящего мерзкого насекомого. Затем Якоб снова вернулся к Tee Крессманн и ее утверждению, что якобы Бен ранил больную девушку с Лерхенвек.

— Я считаю, — сказал Якоб, — большая разница — проткнуть дырку в животе куклы или ранить человека, который начнет истекать кровью и кричать. Знаешь, что я думаю? Я не должен бы это говорить, но здесь нас никто не слышит. Если бы, ко всему прочему, девушку еще и изнасиловали, то никому не пришла бы в голову мысль тебя заподозрить. Они посчитали бы, что ты на такое не способен. В твоем возрасте это только-только начинается.

Якоб посмотрел на Бена. Сыну только пятнадцать, а он уже крупнее его. Плечи шире, чем у отца, руки сильнее. Но лицо с мягкими чертами выглядит еще детским. И мягкий взгляд глаз, затененных длинными изогнутыми ресницами. Затем ему вспомнилось замечание Бруно Клоя: «Если он уже сейчас изображает половой акт с шеренгами кукол…» Пожалуй, нет, если бы Урсулу Мон изнасиловали, слухи все равно возникли бы.

Якоб вздохнул и продолжил:

— Кое-что в этом деле не укладывается у меня в голове. Почему некто поднимает на девушку руку, с яростью, не останавливаясь ни перед чем, колет, режет и больше не делает ничего? Ясно, что при таких фактах несколько людей подумают на тебя. Но ведь есть и старики, страдающие немощью, что приводит их в ярость. Может, какой-нибудь импотент подобным образом вымещал свою злобу. Но каким чудовищным запасом ненависти нужно обладать, чтобы так отделать бедное существо, не способное защищаться.

Неторопливо прогуливаясь, они сделали изрядный крюк и уже в темноте вернулись домой. Якоб зажег лампу рядом с входной дверью. При вспыхнувшем блеклом свете на душе стало немного легче. Он приготовил ужин, затем еще некоторое время посидел вместе с сыном на кухне. Но, оказавшись дома, Бен снова стал всего лишь Беном. С заметным беспокойством его взгляд перескакивал с предмета на предмет: поверх стола, над шкафами, по лицу Якоба, остановившись наконец снова на двери.

— Самое большее — одна неделя, — пытался успокоить его Якоб. — Так она обещала. Завтра рано утром ей сделают операцию, во второй половине дня мы ее навестим. Только в больнице ты должен хорошо себя вести. А через неделю, в это же время, мы снова будем здесь сидеть втроем. Даже если она еще не сможет управляться, как раньше, — главное, она будет снова с нами.

Около десяти Якоб отвел его наверх и на полчаса засунул в ванну. Еще одно средство, помогавшее Труде справиться с некоторыми его настроениями. И на Якоба, на полчаса удобно устроившегося на крышке туалета и выкурившего сигарету, купание сына тоже оказало некоторое действие. Потом он насухо его растер и, протерев кончиком полотенца между пальцами ног, вызвал довольное хихиканье. Когда Якоб наконец отправил Бена в кровать, то он уже был твердо убежден, что обладает определенной сноровкой, необходимой в данной ситуации.

Он тоже отправился спать, еще некоторое время полежал и с мыслью о том, каково сейчас Труде, заснул. Ровно в три ночи он проснулся от хлопанья двери. Поднялся сильный ветер. Стучала входная дверь, запертая Якобом на ключ, которую Бен отпер и, покинув дом, неплотно прикрыл за собой.

Поворачивать ключ в двери он научился в доме Лесслеров. И по всей вероятности, установил связь между кровоточащими ранами девушки в воронке и светлым «мерседесом» и во второй раз осознал, что другие не делают никаких различий между животным и человеком и человеческая жизнь имеет не больше значения, чем жизнь курицы или кошки.

Он был невиновен перед Урсулой Мон, невиновен перед цыплятами, сдохшими в его руке, гусеницами, жуками — каждой жизнью, загубленной в карманах его брюк. Виновата была только сила его кулаков. Но его голова не могла ни управлять ею, ни сдерживать ее, так как в ней просто отсутствовал механизм управления и торможения.