Могильщик кукол

— Она спросила о Вернере, — объяснил Вольфганг Рупольд, — и просто забросала меня вопросами о Люкке. Но тот факт, что я принял трактир, не означает, что я посвящен в тайны Вернера. И ответа на вопрос, чем раньше занимался Люкка, я действительно не знаю. Теперь она непременно хочет отправиться к нему. Ей придется пройти пешком немалый путь, и в такое время это не вполне безопасно. Меня мучит странное чувство, и я был бы спокоен, если бы ты захватил ее с собой. Обычно вечером в пятницу Люкка приходит сюда. Только сегодня его почему-то нет.

И концы нитей мыслей снова оказались связанными друг с другом. Какое-то странное чувство. Не просто странное. Мучительное чувство, колющее изнутри, как ядовитый шип.

Он еще раз кивнул и украдкой взглянул на молодую женщину. Рядом с ее стулом стоял большой рюкзак из синего перлона, на спинке стула висела пестрая куртка. Темные волосы коротко, как у мужчины, подстрижены. Клетчатая рубашка и джинсы еще больше подчеркивали ее мальчишеский вид. Но у девушки были тонкие черты и нежный овал лица. Она кого-то напоминала Якобу. Только он не мог вспомнить кого.

— Ты ее знаешь? — спросил Якоб.

Вольфганг Рупольд покачал головой:

— Она нездешняя. У нее странный акцент. Перед твоим приходом я еще подумал: если такая девушка исчезнет, никто о ней и не вспомнит. Я скажу ей, что ты захватишь ее с собой.

* * *

Затем события стали развиваться с неимоверной быстротой. Не успел Якоб оглянуться, как уже уложил рюкзак и куртку девушки в багажник, проследил, чтобы она удобно расположилась в машине, и сел рядом. Он крайне осторожно вывел старый «мерседес» со стоянки. Теперь он ощущал четыре выпитые кружки пива, к тому же его крайне заинтриговали новости.

Под подозрением Дитер Клой и Альберт Крессманн. Что Труда на это скажет? Вероятно, это ее успокоит. И благодаря этому мог найтись некий отправной пункт для начала благоразумной беседы.

Голова казалась набитой ватой, только в животе разлито приятное тепло и язык двигался несколько свободнее, чем обычно. Не в привычке Якоба было задавать вопросы незнакомым людям. Но он не мог освободиться от чувства, что уже видел однажды где-то эту молодую женщину. И когда она начала разговор с вопроса, не знает ли он Хайнца Люкку и не сможет ли немного рассказать об адвокате, ее резкий, но странным образом одновременно певучий голос так понравился Якобу, что ему захотелось еще и еще слушать ее. К тому же разговор отвлек бы его от собственных мыслей.

После несколько сдержанного начала молодая женщина показала себя занимательной и умной собеседницей. Якоб задавал один вопрос за другим. Откуда она приехала? Неужели вообще не знала Люкку? Что она хочет для себя получить в такое время от совершенно незнакомого человека? Почему не посетила Люкку в его офисе в Лоберге? Так было бы намного проще, чем отправляться в деревню.

Вместо того чтобы сразу ответить Якобу, девушка испытующим взглядом сбоку посмотрела на него и осведомилась о его возрасте.

— Мне шестьдесят три, — ответил Якоб.

И она установила, что он был свидетелем тяжелых времен. Затем спросила, родился ли он в деревне и помнит ли фамилию Штерн.

Несмотря на четыре кружки пива на почти пустой желудок, вопреки внутреннему раздору, основаниям подозревать в преступлении собственного сына, Труду и себя самого, Якоб моментально все понял. Он так резко мотнул головой в сторону, что чуть не потерял управление, его глаза жадно исследовали профиль попутчицы. В самом деле это была она, Эдит Штерн, воскресшая из мертвых.

— Я не верю в привидения, — пробормотал Якоб.

Молодая женщина засмеялась. Ее звонкий, певучий смех понравился ему, так же как и странноватая манера говорить. Она не была духом, все имело разумное объяснение. Девушка оказалась внучкой кузины Эдит Штерн и носила в честь родственницы ее имя, правда, выговорила она его как-то по-другому. В ушах Якоба имя прозвучало как Айдис.

Ее бабушка уже в середине тридцатых, когда в стране обозначилась тенденция к новому образу мыслей, эмигрировала в Америку. Ее отец позже переселился на историческую родину, в Израиль. Сама она два года тому назад вернулась в Айдахо, так как жизнь в кибуце и политика израильского правительства по отношению к Палестине ей не нравились.

— Вы наверняка знаете это не хуже меня, — предположила она и продолжила рассказ.

Бабушка Айдис умерла три месяца назад и оставила после себя связку писем. Отправителя звали Вернером Рупольдом. В регулярные промежутки времени он справлялся, не слышно ли в Айдахо что-нибудь о его возлюбленной Эдит. Последнее письмо Вернера Рупольда было датировано мартом 81-го года. Должно быть, он написал его и отнес к ближайшему почтовому ящику незадолго до того, как подняться с веревкой в руках на чердак своего трактира.

Дальше речь Эдит Штерн полилась прямо-таки водопадом. Якобу, с его ватной головой, большого труда стоило следовать за рассказом девушки. Он ехал медленно, с напряженным вниманием стараясь, чтобы ни одно слово не ускользнуло от его ушей, ведь они с Паулем Лесслером так часто мучились в догадках, кто был виновником смерти Эдит.