Могрость

– Ну да, мы ведь вроде избегаем его. Сыча. Рудневы – оплот сопротивления! – отсалютовал от виска.

Аня взволнованно поглядывала на брата.

– Кого ты искал в автосервисе?

– Мне там работу предлагают.

– Давно?

– Год где-то. Я уже упоминал, кажется. При случайной встрече Сыч всегда зовет. У него подрабатывают школьники: такое – подай-принеси.

– А ты у нас самый способный?

– Мне деньги нужны, – признался Витя. – Срочно.

У Ани перед глазами пробежали жуткие видения рэкета.

– И сколько?

– Ой, Ань, без покровительства.

– Витя, у тебя проблемы?

– Нет. Это на класс. Не хочу отцу звонить.

– Я тебе дам, только скажи: сколько?

– Не надо.

Она остановилась.

– Черт, ты можешь назвать мне сумму! – заорала, не в силах тянуть уговоры.

Брат онемел от грозного выпада, виновато спрятал руки в карманы.

– Ты на себя не похожа последние дни. Как гарпия.

– Ладно, – рассуждала Аня командным тоном, – три? четыре тысячи?

– Две, – кивнул. – Две тыщи хватит. Выше крыши. Я отдам.

– Ой, Витя! – обратилась ругательством. – Закругляемся, – вздохнула устало, – к банкомату. Только не ходи к Сычу, ладно? – попросила настойчиво. – Нельзя быть ему обязанным.

– Брось, он теперь примерный.

Эти слова ее рассердили сильнее докучливых подозрений.

– Ты ведь помнишь, каким он был? Помнишь, что за мерзости вытворял?

И Витя кивнул согласно, стыдливо вспоминая побои и многочисленные насмешки.

– Лучше не будем вспоминать, – предложил измученно, направляя ее по тротуару в парк.

* * *

Домой они вернулись в ленивом настроении, именуемом Диной «штиль». За бытовыми спорами и расспросами об учебе Аня даже забыла о причине блужданий по поселку, о шокирующей догадке и янтарном перстне. Витя поплелся в свою комнату, пока она мыла руки в ванной, улюлюкая под нос детскую песенку о том, что «дружба крепкая не сломается»[4]. Когда же она вышла за кремом для рук, проход в зал настойчиво заслонил брат. По его испуганным глазам Аня догадалась: случилось нечто чудовищное.

– Лучше не ходи, там…

– Отойди! – Аня скользнула за его спину.

Ее рюкзак был порван, вещи разбросаны по полу. Светлые обои стен обезобразили глубокие царапины когтей. Тюлевые занавески свисали с багетных карнизов содранными кусками. Цветочные горшки валялись разбитыми на полу. По белому подоконнику тянулся гнойный след – три массивных лапы и нечеткий отпечаток ладони; вереница жутких отметин обрывалась за открытым настежь окном. Аня схватилась за голову, поворачиваясь и вновь замедленно осматривая учиненный разгром. Витя молча поднимал ее вещи, складывая на уцелевший диван.

– Она была здесь. Та тварь. – Аня выхватила из рук брата свой свитер, принюхиваясь к шерсти. Резкий запах гари вышиб здравые мысли окончательно. – Она пробралась сюда? Рылась здесь? Трогала мои вещи?

Ужас сестры отражался в глазах брата бесами.

– Аня…

– Я сразу поняла. – Она расхаживала взад-вперед. – Когда коты вздыбились, поняла: что-то не так. Могрость была здесь. Притаилось. Все осквернила. Ты проверял другие комнаты?

– Ни следа. Только в зале.

– За мной. Эта тварь пришла за мной! Убери руки! Убери!

– Послушай, не стоит так драматизировать.

Она выронила свитер и вцепилась взглядом в Витю:

– Драматизировать? Драматизировать! – задыхалась обидой. – Тебе плевать, потому что расправой грозят мне.

– Это не так.

– А ты и рад, да? – Аня пристально изучала его, чертя шагом полукруг. – Ты сердишься. Я заслужила угрозы, потому что не скорблю, да? Будь я убита горем, меня бы не тронули? Значит, наказываешь меня? Признайся. Все свои, что уж.

Аней овладела паника, и Витя стоял приговоренным, боясь даже движением усугубить ее отчаяние. Но она зловеще замолчала, ожидая признание.

– Ты справилась. Я не могу тебя винить.

– Я не справилась! – заорала на весь зал. – Вот тебе секрет: она не мертва для меня. Два года назад я себе попросту соврала: Дина уехала. И запечатала память. Понимаешь? Она жива для меня, пока не найду силы смириться. – Аня заломила руки, страдая от сожалений. – И все было хорошо. Хорошо. Зачем только я пошла на могилу? Зачем я увидела эту могилу, – сокрушалась. – Это надгробие, улыбку.

Аня опасно пошатывалась и нервничала. Витя попытался остановить ее хождение.

– Сейчас свалишься. Присядь.

– Я в порядке! Никаких обмороков. Никаких. Я не слабачка! Ты просто ответь, Витя, считаешь, я заслуживаю наказания? Если эти твари не учуяли скорбь, я заслуживаю наказания?!

Витя все-таки усадил ее на диван. Она закрыла глаза, отгораживаясь от угрожающий следов.

– Аня, не стоит воспринимать всерьез слова малознакомого человека.

– У него фотография Дины! Байчурин прав, во многом прав.

– Но только не в том, что ты ее не оплакивала. – Витя встряхнул за плечи, и Аня открыла глаза. По щекам покатились слезы. – Не могу успокоиться. – Ее руки дрожали, она всхлипывала и утирала рукавом кофты нос. – Голова кружится. Ненавижу, когда она кружится. Ненавижу эту немощность, эмоции, обмороки.

– Ты справишься. Мы, – сжал ее плечи, – справимся.

– Нет, нет, – бредила Аня, туманным взглядом скользя по полу. – Тут нужно вызывать Росгвардию, или священников. Или то и другое. Что эти… эти войнуги сотворят? Загрызут?