Могу!

— Я никак не думал, что встречу вас… И только в самую последнюю секунду догадался, что это — ваша машина. Еще секунда, и я проехал бы мимо! Вы представляете, какой это был бы ужас? «Мимо вас, мимо счастья любви! Мимо роз, мимо звезд, мимо глаз!» — не утерпел он и вспомнил строчку.

— Знаете что? — вдруг встрепенулась Юлия Сергеевна.

— Что?

— Поедем кататься! Я вас повезу куда-нибудь… Хотите!

— На край света? Хочу!

Они поехали в Городской Парк и стали медленно ездить по аллеям. А потом выехали на небольшую площадку, затененную кленами, и остановились.

— Да? Постоим здесь немного… Минут десять! Можно? — не то предложила, не то попросила Юлия Сергеевна.

— Десять? — грустно ответил Виктор. — Для меня у вас есть только десять минут?

— Молчите! Молчите!

И, сняв руки с руля, она повернулась к нему. Села совсем близко, почти прижимаясь, взяла его руку и стала гладить ею себя по щеке. И тихо повторяла:

— Молчите… Молчите… Ничего не надо говорить!

Десять минут прошли очень быстро. Потом прошли еще десять и, кажется, еще.

После того они стали встречаться часто, два-три раза в неделю. Виктор после работы приезжал на выбранную ими пустынную уличку и поджидал там Юлию Сергеевну. Она, приехав, воровски оглядывалась и быстро пересаживалась в его автомобиль. Потом ехали в парк, все на ту же площадку, которую они называли — «наша».

— Она наша! Мы сейчас у себя!

И оттого, что площадка была «наша» и они были на ней «у себя», оба становились нежными, искали близости и находили ее. Площадка была пустынная, автомобили проезжали через нее редко, а прохожих никогда не было. Со всех сторон росли старые клены и стеной стояли кусты японского жасмина, которые закрывали площадку и делали ее уединенной. И обоим начинало по-детски казаться, будто они спрятались, притаились, ушли от всех и что не только сейчас, но и во всей их жизни нет никого и ничего кроме их двоих на этой зеленой площадке.

— Мы здесь одни, совсем одни… Правда? — спрашивала Юлия Сергеевна, словно хотела увериться в том, в чем была уверена.

— Правда! — тихо отвечал Виктор, осторожно касаясь щекой ее щеки, боясь оскорбить и вспугнуть своим прикосновением.

Но ее щека не уходила от него, а отвечала легким нажатием, и он чувствовал в нем еле заметную дрожь. Тогда он, ободренный и принятый, брал ее руку и клал себе на плечо. Получалось так, будто она обнимает его, и оба знали: это объятье. Сидели так минуту, две, а потом она протягивала ему губы, и он с несмелой жадностью целовал их.

— Я люблю вас! — тихо говорил он.

— Скажите это еще раз… Нет, два раза!

— Я люблю вас… Я люблю вас…

И она, не выдержав, обвивала его шею руками и прижималась поцелуем.

Она не позволяла долгих свиданий: час, не дольше. И когда этот час проходил, твердо требовала, чтобы Виктор ехал назад.

— Мне очень хорошо с вами… — не то оправдывалась, не то объясняла она. — Но я все время боюсь.

— Чего?

— Я боюсь, что… Это, конечно, очень глупый страх, но мне постоянно кажется, будто с Георгием Васильевичем будет что-то плохое… Второй удар! И как раз вот тогда, когда я здесь, с вами… И это плохое будет там, дома, оттого, что я здесь, с вами… Это, конечно, очень глупо, но… но…

— Нет, это не глупо! Это… Это… Нет, это не глупо!

«Наша площадка» и встречи на ней были тем «немногим», что заранее допустила Юлия Сергеевна: они не мучили ее, ничего не разрушали и ничем не оскорбляли. Поэтому они были радостными. Но иной раз, возвращаясь домой и еще чувствуя на себе его поцелуи, она спрашивала себя: «А что же дальше?» Еще так недавно она была уверена в том, что «это — все» и что дальше ничего быть не может и не должно быть. Но теперь в неясной глубине мыслей и чувств она видела, что не всегда будет так, как есть сейчас. Более того, она, всматриваясь в себя, видела, что сама хочет, чтобы был сделан еще какой-то шаг, а потом еще и еще… «Нет, нет!» — пугалась она, но в этом «нет» не было твердости, и она знала, что твердости в нем нет.

Виктор не требовал ничего. Он понимал ее не только рассудком, но и тем чувством близости, которое было в нем. И это чувство говорило ему больше, шире и сильнее, чем мог сказать рассудок. Это было слияние с нею, и именно через это слияние он понимал ее решение «дать и взять немногое». А поэтому он был очень бережен и чутко следил за собой, боясь неосторожного слова и недопустимого тона голоса при разговоре.

Когда он думал о Юлии Сергеевне, он с волнением говорил себе слово — «преклонение». И он, кажется, не преувеличивал: именно что-то схожее с преклонением наполняло его. И та робость, которую Юлия Сергеевна видела в нем, была порождена этим чувством преклонения. У него не было сил прекословить ей, но у него было больше: была сила подчиняться ей. И он подчинялся светло и счастливо.

Прошло недели три. Однажды Виктор после долгого поцелуя, от которого он изнемог, обняв Юлию Сергеевну за плечи, притянул ее к себе совсем близко и, глядя ей в глаза, слегка задыхаясь, шепотом попросил:

— Если бы вы знали, как сильно я хочу, чтобы вы…

И не договорил.

— Чего вы хотите? — так же шепотом спросила Юлия Сергеевна.