Могу!

Комната была пуста. Тогда он, осмелев, совсем открыл дверь, вошел и огляделся. На столе все еще горела лампа, которую Софья Андреевна ночью забыла потушить, занавески на окнах были еще спущены, и кровать была аккуратно застелена: вероятно, еще со вчерашнего дня. Миша понял, что Софья Андреевна не ночевала дома. В другой раз он не изумился бы этому, но сейчас стоял и смотрел на комнату испуганно, что-то чуя в том, что она пуста. И побежал назад к телефону.

— Вы здесь? — волнуясь, спросил он.

— Здесь… Ну, что? — нетерпеливо подтолкнул его Табурин.

— Ее нет!

— Как нет? Уже ушла?

— Нет, она, кажется… Ее, кажется, и не было!..

— Не ночевала дома?

— Не ночевала! Кровать постелена и… и…

— Погоди! — строго остановил его Табурин. — Дай подумать и сообразить.

Миша замолчал. Крепко, очень крепко прижимал трубку к уху и ждал. Наконец, Табурин заговорил.

— Вот что… Если ты только что проснулся, то ты, вероятно, даже еще и не умывался?

— Нет…

— Так умойся, приведи себя в порядок, а потом приезжай ко мне. Я сейчас уеду и, может быть, ты меня не застанешь, так ты сиди и жди. Я, вероятно, через час вернусь. Возможно, что и раньше… Или позже, не знаю! Но ты жди меня! Обязательно!

Он говорил так, как говорят, когда дают распоряжения или приказывают. Голос его был спокойный и мерный, но Миша слышал, что Табурин говорит, а сам в это время что-то соображает или обдумывает. И ему казалась в его голосе тревога, которую он прячет.

Это казалось ему оттого, что тревога охватила его самого. Он умылся, принял душ, оделся, но делал все очень поспешно, торопясь, хотя и не знал, зачем ему надо торопиться. Тревога подгоняла его, и он не мог быть спокойным. После душа он почувствовал свежесть в теле и приток сил. Подумал, что следовало бы съесть что-нибудь, но чувствовал, что не сможет сделать ни глотка. Нерешительно и даже робко подошел к двери Софьи Андреевны, приоткрыл ее, опять вошел в комнату и осмотрелся. Он видел ее полчаса назад, но всматривался и искал глазами, стараясь увидеть что-то и боясь увидеть.

Когда он приехал к Потоковым, Табурина не было дома. Елизавета Николаевна встретила его, как всегда, очень ласково и приветливо. Стала предлагать ему завтрак и чай, но он отказался: не мог даже думать о еде.

— Вы не знаете, куда поехал Борис Михайлович? — нерешительно спросил он.

— Не знаю! У него ведь всегда такие дела, что ничего не поймешь в них!..

— Он мне сказал, чтобы я приехал и ждал его у вас.

— Ну, и отлично! Значит, он скоро вернется… Право, съешьте хоть кусочек чего-нибудь! Хоть апельсинового сока выпейте!

— Ах, да!.. Если можно! — с удовольствием согласился Миша, только сейчас поняв, как сильно он хочет пить.

— Конечно, можно!

Табурин приехал через четверть часа. Кажется, он хотел казаться спокойным и быть «как всегда», но Миша сразу увидел: он чем-то очень озабочен и даже взволнован. И Елизавета Николаевна это тоже увидела.

— Ага, ты уже приехал! — громко сказал он, увидев Мишу. — Это хорошо! Мне надо поговорить с тобой… Колоссально надо! Пойдем-ка ко мне наверх!.. Вы позволите, Елизавета Николаевна?

— Ну, конечно! Идите и разговаривайте!..

Когда они остались одни, Табурин внимательно и значительно посмотрел на Мишу. Потом подошел и положил ему руку на плечо.

— Что бы ни было, — строго приказал он, пристально глядя Мише в глаза, — будь мужчиной и держи себя крепко. Крепко держи! Колоссально крепко! Чего это ты вздрогнул? Сказано тебе: держись крепко!

Потом вынул из кармана сложенную газету.

— Ты утренней газеты, поди, не читал еще?

— Нет…

— Прочитай-ка вот это!..

И он показал пальцем на какую-то заметку.

Миша стал читать. Строчки и буквы прыгали у него в глазах, да и в английских словах он разбирался плохо, а потому не совсем понимал то, что читал. Табурин стоял подле и крепко сжимал ему пальцами плечо.

В заметке говорилось, что сегодня ночью за городом по шоссе мчалась с недопустимой скоростью чья-то машина. Дежурный полисмен дал ей сигнал остановиться, но машина не послушалась и, наоборот, увеличила скорость, как будто хотела убежать. Полисмен помчался за нею, но догнать не успел: машина вдруг свернула в сторону и при скорости в 100 миль ударилась об устой виадука. Среди обломков полисмен увидел тело женщины, брошенное толчком на руль с такой силой, что два сломанные ребра торчали наружу. Г олова была разбита и залита кровью. Женщина была уже мертва. «Самоубийство или несчастный случай?» — кончалась вопросом эта заметка.

Миша бессильно опустил руки. Если бы Табурин не держал его за плечо так крепко, он, возможно, пошатнулся бы.

— Сядь! — приказал ему Табурин.

Миша сел, растерянно смотря перед собою.

— Я знаю, что ты сейчас думаешь! — понизил голос Табурин. — Ты думаешь, что это — она?

— Да!.. — шепотом ответил Миша.

— И я тоже… Как только прочитал, сейчас же подумал: «А вдруг это она?» И поскорее позвонил к тебе. А ты говоришь, что она дома не ночевала… Ну, думаю, дело совсем подозрительное! Вызвал тебя сюда, а сам поехал в морг.

— В морг? — испугался этого слова Миша.

— Так и так, говорю им… Имею подозрения! Ну, они провели меня вниз и… И я увидел!