Могучая крепость

И потому Робейр Дачарн оказался единственным членом «Группы Четырёх», который признал — или, как минимум, мог бы признаться самому себе — что на самом деле замышлял Жаспер Клинтан. Единственным возможным голосом, который мог бы восстать против безумия. И всё же он был изолированным голосом, и не только в внутри «Группы Четырёх». Весь остальной викариат знал о том, как он вновь сосредоточился на своей личной вере, и, в процессе этого, провёл много времени в тех же кругах, что и Сэмил и Ховерд Уилсинны. В тех же кругах, что и несколько — на самом деле, большинство — викариев, которые были схвачены как заговорщики вместе с братьями Уилсинн.

Шок от того, что случилось с Уилсиннами, когда Инквизиция попыталась арестовать их, поразил викариат, как удар грома. Одного викария убил другой, его собственный брат, чтобы предотвратить его арест? Убийца, сам убитый в жестоком бою против Храмовой Гвардии? Но почему Ховерд убил Сэмила? Чтобы избавить своего брата от Допроса и Наказания… или заставить замолчать голос, который мог бы обличить его в процессе расследования?

Глаза Дачарна вспыхнули. Он точно знал, почему Ховерд сделал то, что сделал, и он помнил, как Ховерд посмотрел ему в глаза в тот день, когда передал ему ту записку. Он знал, чего Ховерд ожидал от него в тот день. Но он также мог слышать толпу, поднимающуюся позади Клинтана, голоса, доведённые паникой до пронзительных обвинений, до лихорадочных клятв верности, до страстных требований отомстить тем, кто предаст Мать-Церковь… все, что угодно, лишь бы удержать Клинтана и Инквизицию подальше от них самих и их семей.

Он не мог остановить это.

Эта мысль внезапно обожгла его, холодная и ясная, когда он уставился на икону Лангхорна.

Он не мог остановить это. Не сейчас. Никто не мог. Если бы он попытался, его просто добавили бы в список жертв, и вполне вероятно, что его собственная семья — его братья, его сестра и их семьи — были бы переданы Инквизиции вместе с ним. Он содрогнулся от мысли о том, что с ними могло бы там случится, от обвинения, которое появилось бы в их глазах, если они перенесли все ужасы, предписанные Шуляром, и узнали, что всё это было потому, что он пожертвовал ими в своей тщетной попытке успокоить собственную совесть, выступив против Клинтана.

«На самом деле этого могло и не случиться, — в отчаянии подумал он, и разум его был наполнен ужасом, обвинением и отречением в глазах его племянниц и племянников, — но это то, что они подумают, что они почувствуют… что они будут испытывать. Я имею право уничтожить себя; имею ли я право уничтожить их прямо вместе со мной?»

Но даже если бы у него было такое право, это ничего бы не дало. Ничто не согласится с устранением единственного голоса в «Группе Четырёх», который мог бы выступить против этого.

«Это не имеет значения. Это не должно иметь значения. Возможно, я не всегда знаю, что правильно, но я знаю, что неправильно, и я викарий. Я священник. Я пастырь. А сам Лангхорн говорит: „Добрый пастырь жертвует жизнью своей ради овец“. Проще от этого не становится. И всё-таки… всё-таки…»

Он закрыл глаза, снова думая о записке, которую передал ему Ховерд Уилсинн. О требовании, которое она предъявляла, о надежде, которую она предлагала, и об обещании, которое она требовало от него. Если бы он пожертвовал собой сейчас, в этот момент, как того требовал его священнический сан, эта надежда умерла бы вместе с ним, и обещание осталось бы невыполненным.

Он вспомнил страсть в глазах Ховерда тем утром, вспомнил мягкую улыбку Сэмила Уилсинна и его радость от исполнения Божьей воли, вспомнил свою любовь к собственной семье, вспомнил лающих гончих, идущих по пятам Клинтана, и прижался лбом к скипетру в своих руках.

Апрель, 894-й год Божий

I. Королевский дворец, Город Талкира, Королевство Дельфирак

.I.

Королевский дворец, Город Талкира, Королевство Дельфирак

— Всё так плохо, как говорится во всех отчётах, Филип? — мрачно спросила Айрис Дейкин.

Она и граф Корис стояли в одном из её любимых мест, глядя на озеро Эрден из окна маленькой выступающей турели. Одной из причин, по которой эта турель была одним из её любимых мест, был вид на огромное озеро, особенно в это время дня, когда солнце садилось в красно-золотом великолепии за его дальним берегом. Другой причиной было её удобство, поскольку она выходила прямо в гостиную небольших апартаментов, которые ей выделили в центральной башне замка короля Жамиса. Но самая важная причина заключалась в том, что конкретно в этом месте их было невозможно подслушивать.

Она лишь хотела бы, чтобы где-нибудь во всём этом замке было другое место, где это было бы так же верно.