Могущество и честь

Внизу было зеленым зелено от крон деревьев, с высоты казавшихся не значительнее островков пушистого мха. Иногда горы возносили этот покров так высоко, что мне казалось, в него можно погрузить ноги. Иллюзия, конечно, мы плыли сквозь ветра намного выше, чем здешние скалы способны были поднять головы. Я хотел спросить, но мой спутник сам обернулся и пояснил:

— Это уже Мурмий. Какой посёлок тебе нужен?

Я пошарил в поясе и вытащил клочок бумаги, на котором один из солоровских офицеров написал мне подсказку.

— Четвёртая дуга от тракта.

— Понял. Но не рассчитывай, что доставлю прямо к воротам нужного дома.

— Согласен на доставку к околице.

— Размечтался.

А потом зелень пошла навстречу, и в мгновение ока мох обернулся лесом, а лес быстро перестал казаться чудесным и превратился в обычный. Волшебство развеялось, мир стал самой что ни на есть реальностью, и в какой-то момент даже жуть подступила к горлу — мне казалось, что ящер движется слишком быстро, и нас сейчас размажет по земле или стволам деревьев.

Когда пресмыкающееся наконец приземлилось, я испытал одно лишь облегчение. Воспоминания о красоте земли, видимой с высоты птичьего полёта, померкла в момент, как только столкнулась со страхом смерти. Задумайся я об этом, догадался бы, что память оживёт чуть позже, когда найдётся время погрезить о совершенстве мира. Пока же меня занимали чисто практические мысли. И беспокойство за жену.

Я едва успел попрощаться с погонщиком, как ящер рванул в небо и пропал в его синеве без остатка, словно кусочек льда, растворившийся в кипятке. Закинув сумку на плечо, я направился в сторону посёлка — его близость легко было ощутить по запаху дыма да звукам. Вот и она, знакомая деревенька, пристроилась на берегу речного рукава, в окружении лесов, которые обитатели деревни так последовательно изводят на уголь. Вот единственная деревенская улочка. В прошлый раз я ехал по ней верхом на коне…

День. В это время в деревне пустовато, так и должно быть. Ведь большинство мужчин трудятся либо на полях, либо в лесу, женщины помогают мужчинам или работают в огородах, и дома остаются только дети да старики. Ну, может, ещё больные и калечные. Обходя выбоины и лужи, я медленно шёл по деревне, оглядываясь с видимым равнодушием, в действительности же довольно напряжённо. Вон во дворе работает крепкий мужик, явно не калека. Вон ещё один… Интересно, почему же они не в поле и не в лесу? Означает ли это, что дух разложения сюда уже проник?

Я прибавил шагу.

Дом Нишанта стоял на месте и выглядел обычно — никаких следов погрома или беспорядка. Только что ворота, обычно закрытые, были распахнуты настежь. Во дворе женщина развешивала на верёвке свежепостиранное бельё. Она обернулась, когда мне до неё оставалось с полсотни шагов.

Взвизгнула и кинулась ко мне, швырнув в пыль очередную стираную тряпку. Я заулыбался, раскинул ей руки. И дело было не только в облегчении, что жена жива, что с ней всё в порядке, что она успела покинуть столицы и нашла приют у родителей. Этот визг и это счастье на лице, в жестах и в движениях Моресны были самым весомым доказательством того, что она рада меня видеть, что она любит меня.

ГЛАВА 6 АРМИЯ СОЛОР

До Шеругина нам с Моресной не пришлось добираться только и исключительно своим ходом — часть пути мы сумели проделать в дилижансе. К моему изумлению, кое-где они продолжали ходить. Погрузившись в один из таких вместе с супругой и её скудным скарбом (коням предстояло бежать за дилижансом), я не выдержал и полюбопытствовал у возницы, не страшно ли ему. В глубине души был уверен, что моего вопроса с изрядной долей вероятности просто не поймут. Но, задумавшись, возница честно ответил: да, страшновато.

— Да что там говорить, — добавил он. — Всякое бывает. Дело надо делать. Если его не делать, так ведь страшнее ж будет…

Я каждую минуту ждал нападения на дилижанс, но по сторонам тракта тянулся спокойный, равнодушный лес, разнообразили его только луга да поля. Правда, и сам тракт был угрожающе-пуст. Но нас так никто и не попытался остановить. Наверняка просто повезло.

Супруга держалась с совершенным, можно даже сказать, нечеловеческим спокойствием. Она либо смотрела в окошко, либо что-то шила. Привела в порядок мою запасную рубашку, залатала поясную сумку. На неё я смотрел, как на символ и воплощение того покоя, от которого когда-то рванул на Кавказ, будто в одно место ужаленный, и которого теперь жаждал. Ощущать это воплощённое умиротворение рядом было так отрадно, что я глаз не мог от неё отвести. А она смущалась.

О том, как Моресна выбралась из столиц, я узнал от неё ещё в деревне, в доме отца, где меня приняли с восторгом, почтением — и отчасти с боязливым трепетом. Собственно, когда жена сгребла пожитки и направилась к родителям, в столицах ещё ничего особенного и не началось. Просто разнеслись слухи о свержении императора, и эта новость так напугала её, что в мгновение ока были собраны все мало-мальски ценные вещи, арендован целый дилижанс, и девушка отправилась в Мурмий. Где в отсутствие мужа ещё было ей искать заступничества?