Могусюмка и Гурьяныч

— Надо сознаться, что в магометанстве многое нравится мне, — шутливо говорил губернатор.

Все заулыбались почтительно.

— Позвольте королем... Отлично понимаю магометанство! Серьезно, господа! Но вот явился ко мне, тоже из Петербурга, получивший там образование башкирин Ахметзянов и толкует о желательности открытия светской школы для башкир.

— Что значит — светские школы у башкир? — спросил стриженный ежом, с острыми огромными усами поляк-генерал, недавно приехавший в Оренбург.

— У них все школы при мечетях и учителя — муллы. Грамоты своей нет. Учатся писать по-арабски, по-татарски, по-турецки, — стал объяснять гражданский губернатор. — Так предполагают, чтобы коран преподавали муллы, а остальные предметы — учителя недуховные. Но тогда пришлось бы башкирам свою письменность изобретать. Пока они желают открытия новых русских школ для своих детей. А знаете ли, разбойник Могусюмка, говорят, не хочет писать по-арабски, так пишет башкирские слова русскими буквами. Ахметзянов тоже что-то в этом духе проповедует.

— Вон чего захотели! — шутливо молвил генерал-губернатор. — Нет уж, пусть молятся аллаху и в наше общество не лезут! Своих разночинцев достаточно!

Появился лакей с мороженым на подносе.

— Жаль, жаль эту молодую башкирскую даму!.. — продолжал генерал-губернатор, тасуя колоду пухлыми руками. — На что она теперь может рассчитывать? Ведь скоро мы поймаем и повесим её любовника. Впрочем, хоть миг, да мой!..

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ЗИМНЯЯ БУРЯ

Глава 29

ЛЕСНОЙ КУРЕНЬ

По лесной дороге к куреню, где в ямах топили древесный уголь, заваливая его землей и дерном, вышли двое мужиков. Один, высокий и плечистый, с темно-русой бородой, был постарше, другой, веснушчатый и рыжий, — помоложе.

Из-за поленницы дров появилась женщина в мужских брюках, лоснившихся от сажи, и в такой блестящей от грязи рубахе, что казалось, она сшита была из листового железа. Лицо ее перемазано сажей. На плече — лом. Она приостановилась и стала вглядываться в обоих путников, отходивших от черной стены елок по вырубленной поляне, на которой видны были торчавшие из-под земли две слабо курившиеся деревянные трубы.

«Никак, бродяги», — подумала она.

На курене оставалось совсем мало людей. Лес для выжигания заготовлен, громадные поленницы стоят, как полуразрушенные крепостные деревянные стены. Лесорубы ушли, до самой зимы у них не будет работы, выйдут снова, когда установится санный путь. Дедушка Филат, да сама куренная хозяйка Варвара, вдова старого углежога, знавшая выжигание не хуже покойника, да девчонка ее Танюшка составляли все население куреня. Они сами укладывали в ямы огромные  поленья, заваливали их землей, томили, потом разгребали кучи и студили уголь, потом вытаскивали, складывали его.

Варвара бродяг не особенно боялась. Бывало, что на курень забредали разные люди. Приходилось приютить, дать ночлег, угостить, чем богаты. Все же всякое появление незнакомых людей всегда сильно тревожило «куренную мать», как прозвали рабочие тетку Варвару.

Житель тайги всегда безошибочно узнает бродягу. По походке и по тому, как человек смотрит вокруг, ведь сразу заметно, кто таков пришел и что хочет. А тут оба брели не торопясь, видно, что у них нет никакого дела, хотя оба молоды и, кажется, здоровы, особенно тот, что порослей.

«Озорные люди, — подумала Варвара. — Да, никак, Степка...» — всмотревшись хорошенько, признала она.

Степка был женат на родной племяннице Варвары, на дочери ее брата. Брат Варвары, старик, строит барки, плотник, а Степку выгнали с завода, будто бы крал шинное железо, и нынешний «верховой» Запевкин грозился посадить его в тюрьму, но Степка сбежал. Как еще слыхала Варвара, он собирался идти в город на заработки. Запевкин ему будто бы говорил: «Уйди с завода, или я тебя сгною. Видеть тебя не могу!»

Варвара обрадовалась, что идет свой человек, но и тревога не исчезла.

«Боже ты мой, да с кем это? Неужто он где-то Гурьяна Сиволобова сыскал?» Вот уж года три пропадал он после того, как порешил Оголихина. «Это он! Тут нельзя ошибиться. Ей-богу, он!»

Бродяги подошли ближе и сняли шапки. Теперь видно стало, что они пришли покорные, как с повинной, что грядущая зима, видно, припугнула их и выгнала из лесу.

Взгляд Варвары остановился на богатырской фигуре Гурьяна. Ей даже приятно стало, что будут у нее мужики жить. Работа найдется. Ведь Гурьян был первый труженик. Неужто разучился? «Пусть-ка стены эти разворотит», — подумала она про поленницы, обступившие курень чуть ли не с трех сторон. И пришло Варваре в голову, что зря люди несли, будто Гурьян стал главарем шайки, убивал людей и брал золото мешками, принял магометанство. А он вот пришел и кланяется ей, бабе. Видно, ему не сладко. И стало Варваре жаль этого огромного, но, как ей казалось, нескладного и несчастного мужика.

— Здравствуй, тетя Варвара! — ласково и глупо улыбаясь, молвил Степка.

— Здравствуй, племянничек! — постаралась ответить Варвара с видом кислым и неприветливым. — Что это, каким ветром?

— Соскучился по тебе, тетечка...

— Ах, ты! — ответила тронутая Варвара.