Могуто-камень

— Хр-р-р-р-р-р-мня-мня! — ревел двуглавый скелет, раскрывая ощеренные пасти, мерзко похрюкивал, причмокивал и тянулся тремя костлявыми руками к Кларе. Не дотягивался, посвистывал от досады и снова: — Хр-р-р-р-р-р-чам-чам! — и снова тянулся.

Клара вскрикнула от ужаса, подскочила, и скелет пропал. Она сидела на своей кровати в розовой пижаме, а в гостиной, на разложенном диване спала Гоша, разметав в стороны руки и сотрясая окружающее пространство мощным храпом. Свет пробивался сквозь плотно задёрнутые шторы — не определишь, сколько времени. Было понятно одно — день.

Клара несколько раз глубоко вдохнула, чтобы унять бешеное сердце. Чувствуя, что не сможет больше заснуть под такие рулады, она тихонько встала, и на цыпочках выскользнула из спальни, прокралась мимо Гоши к окну. Дверь, всегда скрипучая, в этот раз открылась и закрылась бесшумно, преисполнившись гостеприимством, и решила не мешать отдыхать гостье.

«Как в детстве!» — с умилением думала Клара, недоумевая, как она оказалась в кровати. В душе распустились трогательные бутоны воспоминаний, когда они с Гошей девчонками шептались до тех пор, пока сон не морил их далеко за полночь.

Клара отодвинула шторку и выглянула в окно. Солнце, усевшись на крышу соседнего дома, весело запускало пыльные лучи в гостиную. «Часа четыре дня, — определила Клара. — Однако!»

На лавочке под окнами собралась группа старух. Клара вспомнила вчерашний день и, что самое ужасное, — ночь. «Уж не обо мне ли с Гошей они судачат?… Ну точно! Кто-то из этих хрычовок подскочил ни свет ни заря и спалил нас!.. Жди полицмагов, Кларисса фон Райхенбах!».

В подтверждении её слов в кухне глухо грохнуло.

«Ну уж нет! — прикрикнула она на вскочившие мысли и заметавшееся зайцем сердце. — Я трупа не испугалась, а тут каких-то ищеек забоюсь?!»

Из напольной вазы она вынула икебану, перехватила поудобней двумя руками и бесшумной розовой тучей прокралась к кухне. Дверь оказалась притворённой — тем лучше — застанет врасплох, кто бы там ни гремел. Из кухни раздавались приглушённые голоса. Клара различила двоих. Говорили на пониженных тонах — слов не разобрать. Первый, низкий и гулкий тёк горной рекой, второй, сухой и отрывистый, изредка постреливал. Этот второй показался Кларе знакомым. Да и первый она тоже слышала, причем совсем недавно. Что ж. Терять ей нечего! Она глубоко вдохнула, замахнулась вазой и приоткрыла дверь, готовая к любому…

Но только не к такому!

На металлическую швабру-лентяйку, закреплённую на нижней перекладине табуретки, приладили как-то профессора Кравцова. Обмотали бинтами, надели на оголённые местами рёбра ту самую блузу Клары с оторванным рукавом, что неудачно сносила она в ремонт. Изрядно поношенная полубезрукавка органично села на потрёпанного смертью профессора, смягчив образ восставшего из ада, и даже привнеся романтическую ноту.

Швабра намертво срослась с табуреткой, и под воздействием профессорских чар, работающих, кстати, на Кларином могуто-камне, табуретные ножки заменили ему свои, оставленные в саркофаге. Да, маленькие, но зато четыре!

В оранжевом от плотно задёрнутых занавесок мареве кухни профессор ловко выхватывал из разложенных на разделочном столе пакетиков со снадобьями какой-то один, нюхал его, закатив бельма, прикладывал к сердцу, а точнее — к могуто-камню Клариссы, отрывал зубами кончик и добавлял несколько крупинок в бурлящую на плите черырёхрогую перегонную колбу. Трогал пар стремительным языком, затем вдыхал носом, щёлкал зубами и приглушённо рокотал:

— Бадьяна маловато, Грета, ты не считаешь? Надо, чтобы он проникал в мозг, но не затрагивал сердце, отключал реальность, но оставлял инстинкт самосохранения.

— Тогда плакучий мох, Ильюша, — коротко отвечала вновь ожившая фотография бабушки.

Ну как ожившая… Ну как фотография… Пустая рамка стояла тут же, среди разложенных рядками пакетиков. А бабушка, сохранившая свой фотографический размер, ходила меж конвертов, достигавших ей примерно до пояса, пинала их ногами и растаскивала по сторонам. Волосы её выбились из пучка и седыми прядями спадали на плечи. Длинное чёрное платье, в котором её похоронили, облегало немного сутулую от старости, худощавую фигуру. Глаза светились, и сама она выглядела удивительно свежо и помолодевши.

«Это не полицмаги, слава Богу! А я-то испугалась, глупая! Но…»

— Грета?!. Ильюша?!. — произнесла Клара, не веря своим ушам и распахнула дверь. — Что всё это значит?!

Профессор от неожиданности развернулся и отпрянул к окну. Занавеска всколыхнулась от устроенного Кларой сквозняка, взлетела к потолку и запуталась о его лысую голову.

— Окно закрывай! — грозно прикрикнула бабушка. — Кларисса! Где твои манеры?!

— Добрый день, малыш! — сиплым, каким-то не своим голосом произнёс Николаша с открывшегося на миг подоконника. — Много спать — добра не видать! Умывайся, чисти зубы. Дадут хлебца, дадут и дельца, — и затих, будто сказал все, что знал. Профессор одной рукой заправил непослушную шторку на место.

— Моя аварийная ахно-ситуация, — виновато пробасил профессор. — А мы тут с Гретой… твоей бабушкой… понимаешь ли…