Мои алмазные радости и тревоги

Репертуар киндейцев был обширен. Здесь и студенческие, и московские, и геологические, и таежные сибирские, и прочие разные, неизвестно откуда взявшиеся песни. В те далекие теперь уже годы амакинцы только начинали привыкать к Якутии, к ее безлюдью и просторам, суровому климату, комарам и болотам. Не случайно, по-видимому, родились такие строки на мотив популярной тогда песни «Индонезия»:

Лесами хилыми покрытая,
Дождями изредка омытая,
Страна любимая Якутия,
Не знаю, что к тебе влечет.
Тебя ласкает солнце бледное,
В лесах мошка ютится вредная,
А поперек тебя могучая
Река Вилюй течет...

Несмотря на вроде бы пессимистические слова последнего куплета,

Нас кормят наши ноги верные,
Мы все ревматики, наверное,
А голова для накомарника
Всего лишь нам дана,

песню любили самые заядлые оптимисты. Распевали ее часто и повсюду, в каждой компании, при любом стечении публики. Поется она «стариками» и сейчас, но реже и, конечно, не с таким вдохновением, как в былые времена.

Не всем москвичам (а киндейцы были в основном москвички) были по душе якутская тайга, комары летом, морозы зимой, поэтому не меньшей любовью пользовались и другие, «негативные» по отношению к якутской природе мелодии. Например:

Ах, если б знала мать моя,
что в Якутии буду я,
Она бы никогда меня
на свет не родила!

Часто пелась в те годы не то чтобы грустная, но и не очень жизнерадостная песня «Зачем забрал, начальник, отпусти!»:

Раз в московском баре мы сидели,
(Жора Лавренев туда попал!),
И когда порядком окосели,
Он нас на Вилюй завербовал
В края далекие, гольцы высокие,
Где лишь Макар над картами сидит,
Без вин, без курева — житья культурного —
Искать стране таежный кимберлит.

Песня кончалась страстной мольбой к начальнику, чтобы отпустил он завербованных обратно:

К вину и к куреву — житью культурному —
Скорее нас, начальник, отпусти!

Большой любовью у киндейцев пользовались старинные народные, но в те годы удивительно актуально звучавшие песни «Глухой неведомой тайгою», «По диким степям Забайкалья», «Далеко в стране Иркутской». Как душевно они пелись у костра, посреди самой что ни на есть глухой и неведомой тогда еще тайги. Правду сказать, не менее душевно они звучали и под крышами гостеприимных домов в Нюрбе.

Зажигательно пелась «Бригантина», тогда еще только приобретавшая известность:

Пьем за яростных, за непохожих,
За презревших грошевой уют.
Вьется по ветру веселый Роджер,
Люди Флинта песенки поют!

В репертуаре киндейцев были любимые в геологической среде песни «Закури, дорогой, закури», «Я смотрю на костер догорающий», «Я по свету немало хаживал», «Глобус»:

Я не знаю, где встретиться
Нам придется с тобой.
Глобус крутится, вертится,
Словно шар голубой.
И мелькают города и страны,
Параллели и меридианы,
Но таких на нем пунктиров нету,
По которым нам бродить по свету.

И много других, веселых и грустных, озорных и серьезных, задорных и унылых песен на любой случай жизни, под любое настроение. Но гвоздем репертуара киндейцев была бесподобно исполняемая ими «Бодайбинка»:

Ой да ты, тайга моя густая,
Раз увидев, больше не забыть!
Ой да ты, девчонка молодая,
Нам с тобой друг друга не любить...

Бодайбинка так хорошо рифмовалась с Амакинкой. Не случайно потом, через много лет, среди тех, кто навсегда расставался с Амакинской экспедицией, родились такие слова на мотив «Бодайбинки»:

Отшумели годы Амакинки,
Мы ушли с Вилюя навсегда.

Песни геофизиков пятидесятых годов