Мой ангел злой, моя любовь…(СИ)

— Надеюсь на то, — пробурчал Михаил Львович, бросая на улана в который раз недовольный взгляд. Убрался бы тот куда-нибудь поскорее! Шепелев и за его здравие просил Богородицу в каждой молитве, что творил, надеясь, что улан, восстановив силы, наконец-то уедет из Милорадово. Да, поляк спас в ту ночь и его самого, и его домашних от той кары, что неминуемо бы пала на их головы, коли французы прознали о его помощи и расположении к тем, кто трепет отряды неприятеля набегами из лесов. Но быть обязанным этому человеку, без зазрения совести предавшего сперва императора Александра, а после и Наполеона…?! Клятвопреступнику? Нет, Михаил Львович определенно того не желал!

Лозинский, будто почувствовав его недовольство, вдруг оставил их — свернул при подъезде к селу, заявив, что желает прокатиться по лесной дороге, и Шепелев вздохнул с облегчением. Кроме десятины, он намеревался обсудить с отцом Иоанном расположение потайных ям, в которых прятали от французов и овес, и хлеба, и даже сено умудрились сохранить. Часть содержимого из этих тайников Михаил Львович хотел отдать тем, кто сражается против неприятеля малой войной — фуража не хватало порой и им. Через отца Иоанна можно был передать вести о месторасположении ям по назначению с помощью крестьян, что оставили село в конце лета, примыкая к созданному Шепелевым отряду. Изредка, но те выходили из лесов к своим семьям, оттого и донести до главы отряда его записку о фураже могли без особого труда. Лозинскому при том разговоре, что планировал Михаил Львович нынче иметь с отцом Иоанном лучше бы быть подальше…

В церковном дворе отец и дочь разделились: Шепелев пошел к дому отца Иоанна, а Анна прошла под своды храма, двери которого для нее распахнул пономарь, кланяясь.

— Доброго здравия барышне и домашним всем ее, — и Анна сунула в его руку копейку в ответ на пожелания горбатого Алексия. Ей всегда было жаль его — врожденное уродство не позволило ему стать полноценным работником. В крестьянской семье за это принижало обычно, но Михаил Львович не оставил несчастного на волю судьбы, позволил тому и свой вклад приносить, несмотря на ущербность тела — едва минуло Алексию десять, как его определили работать в храме. Сперва просто прислужником, а ныне вот и пономарем…

Анна услышала первые выстрелы, стоя на коленях перед святым распятием. Сначала не разобралась, что это за звуки такие — частые, едва слышные через толщину стен храма. Только потом поняла, что слышит залпы из ружей, быстро поднялась на ноги, спешно завершив молитву. Но их храма не вышла — у самых дверей ее остановил Алексий, толкнул с удивительной для юнца силой за створку двери, спрятав ее от взглядов французов, что уже въезжали во двор церкви. Анна в щель увидела, как к ним торопятся отец и иерей, недовольные подобным осквернением святого места.

— Что вам угодно, сударь? — обратился к командиру отряда, подъехавшему вплотную к нему, Шепелев, уворачиваясь от лошади, которую направили на него, желая сбить с ног. Из села доносились выстрелы и редкие крики, улюлюканье французов, крик скота и птицы. Теперь и до них дошли фуражиры с подкреплением в виде отряда шевележеров, теперь и Милорадово досталась участь многих сел и деревень в округе, с легким испугом за судьбы домашних подумал Михаил Львович, в отчаянье прикусывая губу от собственного бессилия.

— Мне угодно взглянуть в ваши лживые глаза, — ответил ему лейтенант Лажье, снова направляя в его сторону лошадь, заставляя отступить на пару шагов назад. — И, возможно, отрезать ваш лживый язык, сударь!

— По какому праву вы позволяете себе говорить со мной в подобном тоне? — холодно спросил в ответ на это Михаил Львович, стараясь не показать этому наглому улану ни единого чувства из тех, что метались в его душе ныне. И не смотреть в темноту церкви через распахнутые двери, кляня себя за то, что взял Анну с собой.

— Полагаю, что по праву победителя, — Лажье снова толкнул Шепелева лошадью. — И по праву обманутого вами.

По знаку лейтенанта к ногам Михаила Львовича два улана подтащили за руки женщину без платья, только в сорочке и корсете, дрожащую от холода и страха, бросили наземь, прямо в октябрьскую холодную грязь. Отец Иоанн бросился к несчастной, склонился над ней, и та прижалась к нему, целуя его руки, прося о прощении вполголоса.

— Ваша, полагаю? — изогнул бровь Лажье, указывая на женщину. — Из ваших людей. Вы отменно выучили ее нашему языку, мое почтение вам за то. Она-то и рассказала и об отряде, который вы снарядили против Великой армии, и о продовольствии, которое отдаете им. Вы — изменник, сударь! А с изменниками, как вы знаете, разговор короток!

— Простите меня, барин, — метнулась к Шепелеву женщина, некогда одна из ведущих актрис его театра, сбежавшая при наступлении французов из усадьбы, а ныне просто несчастная, брошенная на произвол судьбы тем, кому доверила не только свое сердце и тело. Она думала заслужить расположение офицера, доказать свою любовь ему, а он предал ее, привез сюда, стремясь совершить свою личную месть и выслужиться перед начальством.