Мой ангел злой, моя любовь…(СИ)

— Аннеля! Аннеля! — звал Влодзимир, но она даже не обернулась, легко перескочила через ступени церкви, с размаху бросилась на колени подле отца, чувствуя холод в душе при виде того, каким белым было его лицо с закрытыми, словно у мертвеца, глазами. Она не обращала внимания на то, что происходило вокруг после боя, так же нежданно завершившегося, как и начавшегося: ни на крестьян, добивающих раненых французов, ни на женщин, склоняющихся над теми, кому нужна была помощь. Только лицо отца видела, только его руку сжала с силой, борясь с истерикой.

— Он дышит, Анна Михайловна, — подле отца опустился на колени тот самый знакомый ей уже бородатый мужчина в овчинном тулупе, которого она видела в ту ночь в вестибюле дома. Прощупал пульс на шее и стал распахивать, отрывая пуговицы, сюртук и жилет Шепелева, желая взглянуть на рану. При этом он коротко отдавал приказы человеку, явно его помощнику, который стоял позади него. — Тела убрать из села и закопать, чтобы и следа не было. Кровь забросать песком и листьями. Раненых уносим с собой. Оставлять нельзя, сюда приедут проверять, куда делся отряд. Пленных не брать. Увы, нет сией возможности… «Белую рубаху» им [361]. Только подальше отсель, не у церкви. И тела тоже… как и другие. Пошлите человека Шепелевых за доктором. Анна Михайловна, qu'avez-vous? [362]Вы слышите меня? — и, получив ее растерянный кивок, пожал ей руку, сжимающую ладонь отца. — Вот увидите, Михаил Львович скоро встанет на ноги. Рана неглубока вовсе, что странно. Будто только задели мимоходом…

И Анна вдруг ясно увидела снова ту картину, как бьет француз, а Лозинский пытается перехватить удар. Оглянулась на церковь и заметила, как его выводят из храма — растрепанного, потерявшего где-то перевязь и придерживающего ладонью раненую руку. Они на миг встретились глазами, и Анну вдруг словно ледяной водой окатили, когда она заметила, как он смотрит на нее. Прощание, грусть и странная теплота… Лозинского толкнули в спину, мол, пошевеливайся, и он, улыбнувшись ей уголками губ, отвернулся, зашагал к воротам церковного двора в сопровождении своего конвоира.

— O`u va-t-il? [363]— Анна коснулась руки своего собеседника, уже запахивающего полы сюртука на груди ее отца, подложив полотно на кровоточащую рану. Он поднял голову и взглянул на поляка, а потом пожал плечами безразлично, поднялся на ноги.

— Полагаю, к окраине села. Не волнуйтесь, Анна Михайловна, вам боле не будет досаждать неприятель. В усадьбе есть еще люди чужие?

— Его убьют? — прошептала Анна, и сердце сжалось от этого шепота.

— Как и любого другого неприятеля, — медленно ответил ей предводитель отряда. — Мы не можем позволить себе ныне взять пленных. Так будет лучше всего.

Он уже отходил к воротам церковной ограды, когда Анна вдруг окликнула его:

— Attendez! Je vous prie, attendez! [364]— а потом заговорила громко и быстро, будто боялась передумать, боялась остановиться. — Вы человек благородной души и достоинства, я вижу это ясно. Потому от души надеюсь на понимание… умоляю… прошу… не его… не его! Он… он…

А потом вдруг разрыдалась, прижимая ладонь ко рту, не отводя глаз от того, от кого зависела судьба Лозинского. Так и не сказала, что улан когда-то спас ее и ее отца, причем не единожды, как выяснилось ныне. Замерли растерянно крестьяне и те, кто пришел с отрядом на двор, как-то криво улыбнулся предводитель отряда, ощущая странную тоску в душе при виде ее горя, при виде ее слез и отчаянья. Все мы люди, сказал он себе мысленно. Все ходим под Богом, и только в Его власти соединять несоединимое по людским канонам. Знать, такова у Него воля!

— J'entends! [365]— бросил он, задумчиво погладив бороду, к которой так и не сумел привыкнуть за это время. Военный в нем просил выполнения приказа, а душа шепнула, что не стоит разбивать сердце этой рыдающей прелестнице с дивными глазами. — Склоняю голову перед силой любви…, - прошептал он и вышел за ворота, кивнув на прощание барышне Шепелевой, размышляя о превратностях судьбы. Еще не зная, что его роль в этой истории далеко не закончена.

А Михаила Львовича быстро перевезли на телеге в усадебный дом, где тут же отнесли в покои. Он приходил в сознание всего пару разза это время, искал руку дочери, сидевшей возле него на соломе, сжимающей его ладонь успокаивающе.

— Annette… pardonne-moi, ma chere… ma fillette, pardonne-moi [366], - шептал он еле слышно, и она склонялась над ним тут же, гладила его лоб и волосы, целовала пальцы. На Владимира, идущего медленно за телегой, она даже ни разу не подняла взгляда, как тот ни пытался поймать его. Ушла сразу же в спальню отца, где его спешно осматривала мадам Элиза, промывая рану, а потом и доктор Мантель, приехавший под сумерки, получив вести из Милорадово. Тот зашил неглубокий порез, соединяя края раны, приказал дать раненому несколько капель лауданума для покойного сна и обезболивания.