Мой ангел злой, моя любовь…(СИ)

— Вам к лицу мундир, я была не права в те дни, — проговорила Анна, когда они позднее вышли из дома на короткую прогулку по заснеженному парку. Шли неспешно впереди мадам Павлишиной, степенно шагающей в сопровождении своей горничной. — Простите меня за те злые слова, Павел Родионович…

— Я позабыл их в тот же вечер, — улыбнулся Павлишин. — Так что вам нет нужды просить.

Они некоторое время шли молча. Каждый думал о своем, каждый смотрел в сторону, будто опасаясь взглянуть на своего компаньона по прогулке. Когда у мадам Павлишиной замерзли ноги, и она крикнула им, что нужно возвращаться в дом, только тогда Анна вдруг решилась, сжимая в глубине муфты бумагу.

— Вы ведь после в Дорогобуж едете, верно? — тихо спросила она. — В арьергардных войсках будете?

— Буду, — подтвердил Павлишин и взглянул на нее через стекла очков внимательно, а потом сказал так же тихо, как она до того. — Располагайте мною смело, Анна Михайловна. Вы ведь ведаете — я целиком и полностью в вашей власти. Все сделаю, коли попросите.

Она вдруг поняла, что он знает о той размолвке, которая случилась между ней и ее женихом. Да и как не знать — Анна была уверена, что мадам Павлишиной непременно захочется с кем-нибудь рано или поздно поделиться историей, свидетелем которой невольно стала. Трудно удержать язык за зубами, когда знаешь такое.

Оттого и смутилась, опустила Анна взгляд от прямого взора Павла Родионовича, сжала снова письмо, спрятанное в муфте.

— У меня есть письмо для Андрея Павловича, — быстро сказала она, словно боясь передумать. — Его полк ныне в арьергарде сызнова, как я наслышана. Прошу вас, найдите его и передайте мое послание. От того… от того зависит вся моя судьба, ныне она в ваших руках, милый Павел Родионович.

Из муфты тонкие пальчики извлекли письмо и одним быстрым движением протянули Павлишину. Тот также быстро взял его и спрятал за полу шинели. Анна прикусила губу, пытаясь совладать с волнением, что вспыхнуло в душе тут же, спрятала дрожащие пальцы в глубине муфты. А потом вдруг коснулась кончиками пальцев шинели Павлишина, заставляя тем самым взглянуть на себя.

— Павел Родионович… mon ami… прошу вас. Прежде… прежде бы… нужно ли оно ему, — она вдруг запнулась, но все же проговорила. — В этом письме — вся моя судьба. Оно может и погубить меня, и вознести к небесам, как наисчастливейшую особу. Прошу вас… если он будет настроен против меня после той истории… если категорически против… вы вернете?

— Я верну письмо вам, — ответил Павлишин, зная, как ныне ей тяжело вынести борьбу сердечных чувств с гордостью, переступить через себя. Через ту, которую он так хорошо знал.

— Je vous remercie, mon cher ami [447], - улыбнулась уже более смело Анна. Той улыбкой, которую он так отменно помнил, которую так любил. Открыто, довольно, без той грусти, что он видел в ее глазах с момента приезда. Павлишин принял в свою руку ее пальчики, чуть тронутые холодом, коснулся их губами, а после проводил ее взглядом, когда она вдруг легкими шажками побежала к дому, подобрав юбки. Убегала, боясь потребовать себе послание обратно.

Он шел в бой при Бородино с ее именем на губах и образом в сердце. Отбивал атаки французов на обоз, при котором состоял, видя ее улыбку перед глазами. Анна была для него прекрасной недосягаемой звездой, он знал это. И он сделает для нее все, что она пожелает. Он сделает все для ее счастья!

Глава 28

В морозном воздухе явственно ощущался запах дыма, такой непривычный в эту пору, после того, как завершили с уборкой листвы с дорожек и аллей. Шел он к парку и усадебному дому со стороны овинов, где просушивали немолотые снопы зерновых, что извлекли из потайных ям, в которые те надежно были укрыты от фуражиров. Очень многое не успели сделать из-за стремительного наступления неприятеля на эти земли, оттого и овес, и пшеницу, и рожь прятали сразу снопами, надеясь после извлечь и вымолоть, предварительно просушив. А еще была надежда, что фуражиры не тронут необработанные зерновые, к чему им оно в таком виде, если только не для лошадей?

Вот и сушили ныне в овинах, аккуратно расправляя снопы, чтобы оставить и солому на корм скотине, и не потерять такие драгоценные теперь зерна, не подкоптить зерновых. А потом спускали в сараи после просушки, где цепами молотили зерно, ссыпали в мешки, стараясь не потерять даже пригоршни, и относили к столу старосты, пристально наблюдающего за всем процессом и ставящего очередную галочку на бумаге за каждый мешок.