Мой ангел злой, моя любовь…

И был разорван брачный договор, о чем ей удивленно писала из Москвы Софи, послание от которой доставили вместе с остальной почтой спустя несколько дней после отъезда Петра:

«…Представьте себе наше удивление, когда прислали к нам записку от поверенного, уведомляя о том. Надеюсь то доверие, что установилось меж нами, то радушие, с которым писали мы друг другу, позволят мне задать вам вопрос о причинах разрыва договоренности былой. Ах, отчего…?»

Отчего? Написать бы отчего, да только разве положено девицам даже думать о том. И Анна вежливо и холодно писала в ответ, что такова ее воля, что время, проведенное в разлуке с женихом, окончательно убедило ее в невозможности такового союза. Она понимала, что тоном, заданным в письме, оттолкнет от себя ту намечающуюся еще недавно подругу по переписке, но приближать к себе кого-либо из окружения Андрея… Рвать так все разом, обрывать все нити до единой. И потому совсем не удивилась, когда в ответ пришла лишь такая же вежливая сухая благодарность за принесенные Анной соболезнования по поводу кончины графини.

Оставалась только одна вещь, которая не могла не возвращать Анну в прошлое — серебро с гранатами, что даже через ореховые стенки бюро виделось ей, манило ее снова коснуться. Кольцо было необходимо вернуть, и Анна снова села стол в будуаре, взяла в руки перо. На удивление, слова пришли сразу — предельно вежливые и отстраненные, как когда-то сама была с ним.

«…Полагаю, вы уже осведомлены о том, что обязательств меж нами никаких нет отныне и быть не может. Брачные договоренности, заключенные меж нашими семьями, расторгнуты. Осталось дело совсем за малым — я не вправе, не смею держать при себе перстень, принадлежащий вашей семье. Не должно ныне. Прошу вас прислать ваше слово о том, как мне следует поступить ныне с тем…»

— Отчего ты так грустна, моя душа? — спросил отец, когда она пришла после к нему, села у постели за вышивку пелены на престол, которую обещалась сотворить в храм в скором времени. Он так внимательно вглядывался в ее лицо, что Анна даже испугалась — вот-вот прочитает ее мысли, как книгу открытую, узнает обо всем, что они делали с Петром за его спиной. Расторгнутая помолвка, продажа собственности, расстроенные дела, долги брата… О, это определенно убило бы отца, коли б дознался! И как она перепугалась, когда Михаил Львович как-то потом попросил ее позвать к нему Петра для разговора!

— Петра нет в имении, папенька, — поспешила ответить, как можно равнодушнее, склоняясь над отцом, поправляя ему подушки. — Петр, папенька, в город уехал по делам.

— По делам? По каким это делам, душа моя? — нахмурился Михаил Львович. Анна видела, что отец чем-то встревожен, и тут же подумала, не сказал ли кто о том, что творилось ныне в доме, какие тревоги ходят в этих стенах. Да только кто? Ни она, ни Полин не делали того, а более никто и не знал о том. Тогда отчего так хмур и встревожен отец?

— Не ведаю, mon petit père. Верно, хлопоты по хозяйству. Вы ведь ведаете, как поредел наш птичник и скотный двор. А отчего спрашиваете? Случилось что-то?

— Да нет, душа моя, ничего не стряслось. Просто непокойно на душе что-то какой день, — ответил отец, гладя ее ладонь. — Ну раз ничего худого и нет, то быть может, за чтение возьмешься для меня? Давненько мне не читала, давно не навещала меня… Болела ведь, моя душенька. Похудела вся, побледнела лицом. Как-то жених? Узнает по приезде-то?

Отец хотел пошутить, улыбнулся уголками губ, и Анна принудила себя ответить легкой улыбкой на его шутку, пожала руку в ответ на его ласковое пожатие. Тут же вспомнился совсем иной вечер и иная собеседница. И как она ждала появления Андрея в те дни. А ныне… чего же ей ждать ныне? Кругом сплошная ложь, тревоги и заботы… Разве о такой жизни она грезила когда-то?

— Простите меня, папенька, — коснулась губами его руки, уходя из его спальни, пытаясь удержать слезы, навернувшиеся на глаза. — Простите меня за все, что я делаю, что буду делать…

— Бог простит, — по обычаю ответил ей Михаил Львович, целуя в лоб.

Петр вернулся под Никонов день. Но поехал отчего-то не в усадьбу, а в село, к церкви. Там и заметила его Анна, направляющаяся к отцу Иоанну на двор, чтобы передать работы — повседневную пелену на алтарь, над которой сама трудилась, и плат для причащения, который вышили девицы дворовые. Он сидел на лавке, прислонившись спиной к церковной ограде, вытянув вперед единственную ногу. Будто спал, сидя под этим легким снегопадом, не обращая внимания на то, что снег уже изрядно запорошил и его непокрытую голову, и шинель.

— Ступай в дом отче, — Анна кивнула Глаше, сопровождающей ее на избу иерея, что стояла за церковью, а сама ступила на двор церковный, перекрестившись перед образом на воротах, пошла к брату, присела подле него на лавку.

— Петруша, милый, — тронула за плечо, пугаясь пустоте его глаз, когда он взглянул на нее. — Что ты здесь? Отчего не в дом поехал? Непогода-то какая! Так недолго и горячку схватить…