Мой ангел злой, моя любовь…

— Отец никогда не говорил мне о князе, — заметила Анна, и Петр устало улыбнулся, по-прежнему пряча от нее лицо в ладонях.

— Я не стал этого делать. Не смог. Не сумел. Понимал, что нужда меня едино заставит рано или поздно, но не мог. Говорил себе — позднее, позднее… А после этот спор. Ты словно сама вручала мне свою судьбу в руки. Думал, вот оно! Судьба сама мне потакает ныне. Но Оленин поддался твоим чарам… и ты ответила согласием… Я думал тогда, что все не так, что ты по-прежнему играешь. А потом увидел, как ты смотришь на него. Словно он для тебя все насущное. Словно не станет его, и тотчас не будет тебя следом. Я мог бы разрушить все только одним словом, но видит Бог, разве ж хотел я того? Я думал, пусть идет своим чередом, что я пути не найду из западни, в которой сижу? Женюсь на отменном приданном, заложу имения под Москвой, что отец обещался отписать. Выпутаюсь со временем из долговых пут. А потом война… Война, будь она неладна! И все так переменилось… Ныне я уже и не могу собой располагать…

— Только мной, vrai? — усмехнулась Анна, отводя взгляд от брата, снова возвращаясь к работе. — И вот мне цена — восемьдесят семь тысяч.

— Прошу тебя! — схватил вдруг за руку ее Петр. — Прошу тебя, не надобно. Нет более жестокого укорителя для меня ныне, чем я сам. Думаешь, я не думал о том? Каждый Божий день! Каждый! Утром с этими мыслями поднимаюсь с постели, а вечером ложусь в нее с ними. Если бы я мог! Если бы мог! Но, увы — имения разорены, число холопов менее чем половина по сравнению с минувшим годом, долги кругом. И я далеко не тот, что прежде. Кому нужен такой, как я ныне? Увечный!

— Я не пойду за Чаговского-Вольного, — упрямо сказала Анна, глядя брату в глаза, и не смогла скрыть удивления, когда он кивнул в ответ.

— Принимаю твое желание. Неволить тебя мне и самому не по сердцу, — он немного помолчал, а потом продолжил. — Когда ты была больна, когда лежала в постели в горячке, я вдруг понял, что не могу так поступить с тобой. Не простил бы себе после… Все думал и думал, как бы выйти из положения. И полагаю, что нашел путь.

— Каков он? — поинтересовалась Анна. Она тоже думала пару последних дней о том положении, в котором оказался брат и вся семья из-за этих долгов, что ныне висели над их головами Дамокловым мечом. Но помимо продажи собственности в голову не пришло ничего путного. Или заклад. А еще были драгоценности, ее личные и принадлежавшие фамилии несколько поколений. О господи, даже подумать было страшно!

— Дома в Москве, — проговорил Петр, глядя в глаза Анне, наблюдая за ее реакцией на его слова. Она только слабо улыбнулась уголками губ и добавила:

— И земли в Тульщине. Пусть у иных голова болит насчет беглых.

Петр взял ее за руку порывисто и коснулся губами ладони, благодаря за понимание и поддержку, которую он и не надеялся получить от сестры ныне.

— Но как это сделать без ведома отца? — нахмурилась Анна. — Я плохо понимаю в имущественных делах, но разве без согласия владельца позволительно то?

— Тут два пути есть только, ma petite sœur, — мрачно проговорил Петр, сжимая ее ладонь. — Либо мы говорим отцу о долгах и получаем его позволение на продажу, либо… творим это втайне от него. Мне тоже не по нутру это. Но подумай сама — не убьет ли его известие о положении дел существующем да о тех векселях, что на руках у князя? Да, согласен, мне надо было думать обо всем ранее, но… Я буду каяться за те два года еще не один десяток лет, поверь мне! И нет мне прощения за то, к какой пропасти я привел нашу семью… Прости меня, Анечка, ради Бога, прости меня! Если б мог — на коленях молил бы о том!

— Бог простит, Петруша, — снова улыбнулась мягко Анна. — А коли он простит, то разве можно мне обиды таить?

Петр склонился снова к ее рукам, стал целовать ее ладони, а она ласково коснулась губами его холодного лба, прямо под волосами, а после обняла, как когда-то ранее.

— Прости еще за то, что так сложилось с Олениным, — глухо проговорил Петр. — Я не должен был говорить тебе. Я не хотел того…

— То воля Андрея Павловича и только. И моя вина, — она отвернулась к окну, не желая показывать брату, насколько глубока рана в ее сердце, насколько больно ей даже думать о том, что происходит где-то в данную минуту. Когда-то она писала, что будет счастлива, если даже он отыщет свое счастье в другой. Ныне же понимала, что лгала самой себе. По крайней мере, сейчас она не была готова думать о том, что он с кем-то без ревности и злости, пожирающей изнутри ледяным огнем.

— Есть ли возможность все исправить? — тихо спросил Петр. — Быть может, я скажу нечто обидное для тебя, нечто непристойное, но порой мужчины… они так поступают не из сердечного влечения, из иных причин. Обида, ревность, желание позабыть, месть… их много. Сердцем же…

— Оставь! — Анна резко качнула головой, показывая, что не желает его слушать. — Оставь, прошу тебя! Не ныне. Не хочу! — а потом повернулась к нему, уже спокойная, собранная, готовая к иному разговору. Предстояло обсудить, как расплачиваться по письмам и векселям, узнать каковы проценты за минувшее время.