Мой ангел злой, моя любовь…

Стремянные что-то кричали друг другу, решая, как следует поступить ныне: попытаться забросать снегом огонь или увозить барышню прочь да на подмогу звать кого. Анна же не слышала их, наблюдала с довольством в глазах, как лижет огонь стены из досок. Дотла! В пепелище! Как и ее жизнь ныне…

— Ненавижу! — прошептала, едва шевельнув губами. Она действительно была переполнена ослепляющей ненавистью в этот момент. На Андрея — за то, что посмел целовать и ласкать другую. На неизвестную ей рыжеволосую — за то, что принимала эти ласки и дарила ответные. На себя — за то, что сама сделала так, чтобы это произошло…

Стремянной сдавил ее плечи сильнее, чем должно, причиняя ей боль, и она резко развернулась, ударила его хлыстом наотмашь. А потом коротко сказала: «Домой!», с помощью слуг заняла место в седле и направила перепуганного огнем коня по лугу к дороге. А там уже остановились сани, из которых выглядывала испуганно мадам Павлишина, наблюдая, как пылает сарай посреди белого простора. Именно она и привезла потерявшую сознание Анну в Милорадово. Та ей нежданно чуть ли не в руки свалилась на дороге.

— Что это творится? Пожар никак, Анна Михайловна? — вглядывалась в огонь, пылающий вдалеке мадам Павлишина. — А я-то к вечерне еду. А тут этот огонь… и вы… пожар никак? Что горит-то, не ведаете?

— Прошлое, — проговорила тихо Анна, прежде чем пошатнулась. — Прошлое выгорает…

Всю последующую неделю Анна провела из-за своей болезни в стенах своих покоев под причитания тихие Пантелеевны и хлопоты мадам Элизы. Она с детства была слаба горлом, вот и ныне на место горячки, свалившей ее на дороге к Милорадово, пришла эта хворь. Пропал голос, стало больно глотать и даже говорить. Вот и погрузила себя Анна в полное молчание, изредка общаясь с мадам и Полин записками. Отца не навещала, боясь передать ему свою простуду, а Петра… Петра не принимала, а если приходил сам в покои навестить, без позволения заходил, не поворачивала к нему головы, продолжая свое занятие — либо читала, либо вышивала. Так и ныне — долго сидели в полном молчании, пока свеча, что зажгли и поставили для лучшего освещения работы барышне на подоконник, не прогорела наполовину.

— Какова сумма долга твоего князю? — вдруг холодно спросила Анна. В тишине комнаты ее голос, чуть хриплый после болезни, прозвучал так неожиданно, что Петр вздрогнул. А потом едва сдержала вскрик, услышав ответ.

— Восемьдесят семь тысяч по векселям и заемным письмам, — Петр так тихо говорил, что пришлось напрягать слух, чтобы разобрать его речь. — Первоначальный долг был меньше. Он скупил все мои обязательства у других заемщиков.

— О mon Dieu! О mon Dieu! — Анна вцепилась в рамку пялец в волнении. — Это же огромная сумма! Как это случилось? Как это могло случиться?

— Карты. Два года игры. Сперва я пытался отыграться у него, но безуспешно. Недаром же он — enfant gâté de la Fortune [474]! Я только все больше и больше в долги влезал… Векселей раздал на тысячи! А потом и с остальными… Каждый бал московский, где только ставили ломберные столы. Нет, ты не думай, я не только проигрывал. Бывало, и выигрывал, чтобы снова после ставить, следующим же вечером. Думал, раз удача улыбнулась мне, то надолго! Но нет, коварная плутовка только мимолетно улыбалась мне. Последний раз в Вильне этой весной, когда я сумел выиграть около пяти тысяч. Благо, что выслал их тотчас же с нарочным к князю.

— Отец знал? — Анна до сих пор с трудом верила в то, что слышала, глядя на брата, белого лицом, с трясущимися руками, в которых тот вертел сейчас перо для письма. Странно, он был так жалок ныне, но в ее сердце не было жалости к нему. Словно оно настолько промерзло тем вечером, что никаких чувств более не могло испытывать.

— Отец? — переспросил Петр. — Думаю, догадывался. Зато о моих долгах определенно знал Оленин. Он был в клубе этой зимой, когда я в очередной раз пытался отыграть свои векселя у князя. Я полагал, что он и рассказал тебе про мои долги. Всякий в клубе знал о них.

— Андрей не таков, я уже говорила тебе о том, — произнесла Анна, и Петр скривился раздраженно.

— О да! Он же слишком благороден для того! — проговорил издевательски, а потом уронил лицо в ладони, скрываясь от прямого взгляда Анны. Как хорошо же, что она не понимает до конца смысла этих слов! Оленин знал о крупном долге, что оставил сын у Шепелева, но все равно сватался к его дочери.

— Чаговский-Вольный предложил мне сделку перед Рождеством, — сказал глухо, не показывая своего лица, стыдясь того, что должен был сказать ей сейчас. — Он был готов простить мне долг. Но только как beau-frère [475]. И я принял это предложение. Ты была свободна от склонностей сердечных, ты шутя играла своими поклонниками, не выделяя никого. Я знал, что ты никого и никогда не подпустишь к себе столь близко, не отдашь свое сердце. Князь был бы наилучшей партией для тебя, я бы склонил и тебя, и отца к тому без особых усилий. Но появился Оленин, черт его принес на Рождество! Появился Оленин, и все пошло прахом!