Мой ангел злой, моя любовь…

— Оставь прошлое прошлому, — коротко ответила Анна. Она смотрела в глаза брата, а внутренний голос умолял прекратить этот разговор, уйти от него. Не слышать того, что тот может сказать, что знает, как она читала по его глазам. — Даже если и было нечто худое, я готова простить…

— Готова простить былое? — вдруг вскинулся брат, сжал руку в кулак на подлокотнике. — А готова ли ты простить настоящее? Готова?! И готова ли прощать в будущем?

Уходи, крикнуло сердце. Уходи немедля! Не слушай! А рука сама потянулась к листку бумаги, что бросил Петр на стол, достав из ящика для писем, кривя некрасиво губы, словно был недоволен самим собой.

— Наш доблестный кавалергард вовсе и не так скромен, каким кажется на первый взгляд, — тихо проговорил он. — Или это способ показать, насколько ему безразлично, что ты будешь думать о нем. Или же просто своего рода месть за поруганную честь, за твое вероломство.

«… что до твоей просьбы, mon ami, то я все же справился о той персоне, невзирая на мое удивление ей. Причем, самолично, заметь, посему требую от тебя по возвращении бутылку французского за свои хлопоты, которую намерен распить с тобой, mon ami, за победу нашего императора и нашей доблестной армии! Полковник сей выбыл на время из строя по причине нездоровья. Его прехорошенькая compagne [470] даже не пустила меня на порог избы, где тот был постоем. А уж как разъярилась, услыхав твое имя! Признайся, чем же ты насолить сумел этой рыжеволосой furie [471]?…»

— Анна! — раздалось откуда-то издалека, и она поняла, что едва не упала тут же в кабинете, подле стола, держа по-прежнему в руках это злосчастное письмо от сослуживца брата, что писал ему из окрестностей Красного еще в начале месяца. Петр уже поднялся с кресла и, прислонившись бедром к столу, протягивал к ней руки, пытаясь удержать от падения.

— Он не полковник. Он же не полковник! — она выпрямилась, бросила письмо на стол, а потом ускользнула от рук брата, не давая коснуться себя, отошла к камину, словно огонь, пылающий в нем, мог согреть ее от того холода, что медленно шел от сердца, захватывая с каждым мигом новый кусочек тела. — Это все ложь!

— Бородино принесло ему новый чин, ma chere, — мягко ответил Петр, решив, что раз уж стал вскрывать нарыв, то лучше сразу и до конца, а не касаться его легко, причиняя минутную боль. — Оленин ныне полковник, и это о нем справлялись по моей просьбе…

— Я тебе не верю, — сказала Анна, переводя взгляд со всполохов огня в глаза брата. Сказала твердо и холодно, ранив пребольно в самое сердце. Его маленькая сестричка, его лисичка, как он звал ее за детскую хитрость, его bonbonnière [472]. — Я тебе не верю.

— Твое право, — согласился Петр. — Я не желал тебе говорить. Думал, ты уже отболела этой хворью, к чему тогда? А ты письмо… к чему? Эти извинения…

— Молчи! Заклинаю тебя, молчи! — крикнула она и выбежала вон, даже не прикрыв дверей за собой. Убежала к себе в покои, где закрылась в спальне, опасаясь, что брат последует за ней. Встала, как вкопанная, посреди спальни, закрыла глаза, пытаясь выровнять дыхание, унять то странное чувство в груди, которое образовалось внутри при чтении тех строк. Будто у нее вырвали сердце… Нет, приложила Анна руку к груди, вот же оно. Стучит, разгоняя кровь по жилам. По-прежнему в груди, на своем месте. Только молчит…

— C’est mensonge [473], - прошептала тихо, нащупывая через ткань платья кольцо с гранатами. Да разве может быть иначе? Разве можно иначе…?

Следующим же утром, несмотря на все возражения Петра, из Милорадово выехал гонец с твердым наказом разыскать в арьергардных войсках, что были нынче в могилевских землях, господина Павлишина и передать ему послание. Разумеется, автором этого письма значился Петр, но писано оно было именно ею. Всю ночь Анна сидела над этим посланием, размышляя, как изложить свою просьбу. В конце концов, рука вывела только несколько строк. Всего несколько строк, от которых зависела ее судьба.

Последующие дни, что прошли в ожидании ответа из армии, Анна и Петр сторонились друг друга, будто незнакомцы, вынужденные волею случая жить под одной крышей, несмотря на попытки Полин сгладить то напряжение, что установилось меж ними. Отстранилась от всех снова, лелея свое деланное равнодушие, потакая льду, что сковал сердце. Но это днем. Ночами же лежала без сна, перечитывая письма, вспоминая каждый миг из тех коротких дней, что довелось провести подле Андрея. Это ложь, говорила себе. Это никак не может быть правдой.

Откуда женщины в армии? Что за compagne? Что это означает? Рыжеволосая фурия, всплывали в голове строки из письма того, и память услужливо подсказывала, как сверкали яркими бликами волосы Марии в свете свечей, когда она склоняла свою головку ближе к Андрею, что-то шепча тому на ухо. Мыслимо ли, одергивала себя тут же. А потом вспоминала, как та ставила свечи после службы подле свечей Анны у образа Андрея Первозванного. И как яростно шептала когда-то, застав Анну одну на прогулке возле дома: