Мой ангел злой, моя любовь…

— Мы часто бываем с визитом у Олениных и порой делим с ними ложу в театре. Madam Olenina благоволит к Катиш по-прежнему, несмотря на явную неприязнь, которую питает к нашей фамилии с того самого случая. Когда она забывает о том, становится вполне любезной и приятной особой, — читала тогда Анна, и мадам Элиза морщилась недовольно. Какая бестактность писать об этом Анне! Словно не помнит о том, как были связаны когда-то семейства Шепелевых и Олениных!

Мадам Элиза только раз озвучила свои мысли Анне, но та только головой покачала в ответ. Пусть вспоминать об Андрее и прошлом было очень больно, но и не знать она не желала. А Анне было очень важно знать, что он в здравии… и что по-прежнему никого не выделяет из сонма юных прелестниц, свезенных в Москву на сезон.

— Видите, мадам, — пыталась пошутить Анна. — Что Господь не делает, все к лучшему. Не останься я в деревне, эта мадам Оленина изрядно заледенила бы меня своей неприязнью. И упаси Боже, такую в belle-mère [562] заполучить, верно?

— Аннет! — поднимала недовольно брови мадам Элиза, показывая тем самым, что Анна ведет себя неподобающе, что переходит границы в своем злословии. А сама едва сдерживалась, чтобы не притянуть к себе ее и не поцеловать в веки, стирая из глаз ту боль, которую та так и не сумела скрыть при реплике. Бедная ее девочка! Она всю ночь тогда проплакала после отъезда Оленина в Москву, уверяя толи мадам Элизу, вытирающую ее слезы, толи саму себя, что так и должно, что ей совсем не больно уже.

— Зачем ты отвергла его? — спросила в ту ночь Анну мадам Элиза. — Ведь так желала услышать то, что он сказал. Что любил тебя, ma petite, любит ныне!

— Чтобы не возненавидеть его после. Я не хочу… я бы не снесла, чтобы моя любовь к нему умерла… чтобы переродилась в ненависть при виде его неприятия Сашеньки и при осознании того, что истинно моего ребенка он бы отверг tout net. Я бы постоянно думала, что не столь крепка его любовь ко мне, раз он может отвергнуть частицу меня. Если позволяет моей кровиночке быть в отдалении от меня, в разлуке со мной… Любовь ли это тогда? И я не хочу ненавидеть его, мадам… не могу… Кого угодно, но только не его! Быть может, я выйду замуж все же. Не отрицаю, что это возможно, учитывая наше нынешнее положение. И верно, вы правы, супруг непременно отошлет прочь Сашеньку. И я буду ненавидеть и проклинать его за то… но Андрей… я не могу… я просто не смогу! Только не кго! Уж лучше любить его вот так, издали и молча, чем ненавидеть и проклинать…лучше так…

Они после никогда не говорили об Оленине, словно и не было такого человека в жизни Анны, того эпизода, который переменил бы ее жизнь. Тот визит, на который мадам Элиза возлагала такие надежды, вдруг стал для них последним, некой точкой, которую оба поставили в тот день.

Потому и волновалась мадам не так, как обычно, когда вдруг через пару седмиц после Рождества во флигель прибыл очередной нежданный гость, скинувший шубу на руки Ивана Фомича и скептически оглядевший скромную гостиную. Ведь тут же в голове возник разговор месячной давности о возможном браке Анны, как о единственной возможности уладить столь сильно пошатнувшиеся дела.

— Mademoiselle Annette, madam, — прикоснулся холодными губами к их ладоням князь, справившийся уже с удивлением, которое охватило его, когда развернули его возок от парадного подъезда Милорадово к этому скромному флигелю. Разумеется, до него доходили некие слухи о бедственном положении Шепелевой, но подобного он не ожидал. Читая письма Веры Александровны, что Анна предпочла остаться в деревне за воспитанием племянника, он думал, что она в Милорадово, в самой усадьбе. Но не так, как ныне — в скромном флигеле, на положении приживалки и кого?! Подумать только!

Гостю предложили чай, тот согласился, и мадам с легкой тревогой наблюдала, с каким странным оживлением и блеском в глазах Анна вдруг стала вести беседу с Чаговским-Вольным за столом. Как улыбалась слегка, чуть показывая зубы, игриво склоняя голову. С удивлением распознала знакомые прежде нотки кокетства в голосе своей воспитанницы. Та даже приняла «скромные дары Европы», как князь выразился, когда Иван Фомич внес в гостиную большую коробку, перевязанную бечевкой.

— Французские романы. Те, которых не сыскать на Кузнецком мосту даже с огнем! И новинку среди сладостей, какой не делают и во Франции покамест! Это из местности, близ империи Наполеона, откуда родом воспитатель нашего государя [563]. Твердый шоколад. Чуть горьковат на вкус, как и напиток известный, но весьма недурственен. Et, bien sûr — praline! [564]- проговорил князь, довольный, что Анна благосклонно отнеслась к его визиту и подаркам, что приняла те, по негласным правилам давая ему знак, что его присутствие под этой крышей приятно хозяевам.