Мой ангел злой, моя любовь…

А Анна уже шла быстрым шагом в спаленку Пантелеевны, где та качала Сашеньку на коленях, гладя по спинке, успокаивая плач и отвлекая от боли, мучившей того. Буквально вырвала его из рук нянечки, пытаясь снова найти покой своему израненному сердцу в его детском запахе, утыкаясь носом в его маленькие ладошки.

— Ма! — воскликнул Сашенька, но почему-то сейчас это короткое младенческое слово не принесло благости, а только растревожило Анну. И как она ни прижимала к себе мальчика, так и не успокоилась, все дрожала отчего-то мелко, будто захворавшая. Не было впервые прежней радости, которая вспыхивала в ней при этом коротком возгласе, ушла уверенность в верности своих поступков. И только этот визит нежданный был тому виной. И те слова, произнесенные в тишине гостиной. Те самые, которых она так долго ждала…

Анна долго стояла после у колыбельки младенца, наблюдая его дневной сон, внимательно глядя на каждое движение век или носика. А потом отошла к окну, взглянула на занесенный снегом парк за стеклом и представила, как медленно рассекают белоснежное полотно дороги полозья возка, в котором уезжает Андрей.

Думает ли он о ней в этот миг? О, ей хотелось, чтобы думал! Чтобы каждый раз, когда он будет смотреть на кольцо с гранатами, которое она буквально от сердца оторвала своего нынче утром, Андрей вспоминал тот день в сарае. Каждый миг их короткого счастья.

Что, если она ошиблась, мелькнула мысль в голове. Что, если следовало уступить сердцу, которое кричало принять все, что предлагал Андрей этим утром? Открыть ему правду о происхождении Сашеньки, смириться с тем, что он никогда бы не принял ее с иным дитем… чужим дитем.

И снова кольнуло сердце обидой. А потом вдруг вспомнила, как едва не заплакала прямо там, в гостиной, едва услышала, что у Андрея мог быть ребенок от другой. И впервые за это время усомнилась в своей правоте, которую так тщательно лелеяла, которую взрастила, позволяя мечтам закружить себе голову.

Ах, если бы не было бы войны, подумала Анна, закрывая глаза. Если б ее не случилось, какая жизнь была бы тогда! И она мысленно увидела перед собой то, о чем так часто думала в тишине ночи без сна. Она бы была уже замужем, вестимо, за Андреем, еще на Рождество обвенчались бы в местной церкви (уж она-то настояла бы на том!). И папенькино здравие не ухудшилось бы так резко, и Петруша, ее милый Петруша, был бы жив и здрав, все так же кружил бы головы девушкам… Ах, если б не было войны!

И где-то там, посередине заснеженных просторов с редкими темными проплешинами полей, что лежали вдоль Смоленской дороги, Андрей думал о том же самом, трясясь на неровностях пути в возке. Ах, если бы не было войны и этой проклятой разлуки, столь отменно разрушившей то, что они едва начали выстраивать по кирпичику. Если б не было проклятого поляка, что пусть и мимолетно, как выходило, но вскружил голову Анне!

Нет, он более не корил ее за измену собственному слову, как делал это еще некоторое время назад. Минутные порывы порой несут вслед горечь долгого раскаяния, уж кому бы и не знать, как не ему! И знал, что мог бы ныне, когда в ее глазах мелькала тень привязанности к нему, некой сердечной склонности, что по-прежнему держала их судьбы связанными друг с другом, он мог бы сделать так, чтобы Анна простила те ошибки, совершенные им. Но за этим вслед тянулось иное — принятие ее дитя… а этого…

Этого Андрей не мог сделать, как ни пытался заставить себя принять хотя бы мысленно будущее, которое сулили ему в этом случае небеса. Как же жестока судьба, как смеется она над ним, давая в руки наижеланнейшее при том самом условии, которое Андрей никак не мог принять! Андрей закрыл глаза, пытаясь погрузиться в дрему, хотя бы как отвлечься от мыслей, терзавших голову на части. И ему это даже удалось — убаюканный легкой тряской по снежной дороге, он заснул, откинув голову на бархат сидения.

Андрею снилось, что он снова в городском доме, который брат арендовал в Петербурге на Луговой улице [558], сидит за завтраком в столовой, но на месте Бориса во главе стола. По правую руку от него сидит мать в легком капоте поверх утреннего платья и чепце с палевыми атласными лентами. Напротив, за дальним от него концом стола — Анна в кружевном утреннем платье с широкими рукавами. Она улыбается ему поверх чашки, и он не может не ответить ей тем же, ощущая восторг при виде этой чинной картины завтрака, солнечного света, заливающего комнату и ее присутствия рядом.

А потом в столовую входит горничная матери — сухая и высокая, с остреньким носиком, оттого так напоминающая ему крысу. Как и тогда, несколько лет назад, она несет кушак. И уланский кивер с литовским знаком на тулье. И он видит, как гаснет улыбка на губах Анны, как вскидывает торжествующе мать голову в чепце с длинными оборками.