Мой ангел злой, моя любовь…

Андрей узнает об этом тем же вечером, когда семья Надин прибудет на ужин по случаю возвращения его из Австрии. Тогда в нем впервые что-то умерло. Или замерзло на долгое время. Он сам не понимал тогда, как ему удалось не выдать чувств, когда Борис, довольно улыбаясь, сообщил ему о «переменах благостных в семье». Привычка, приобретенная за годы службы во дворце, не показать даже легкого оттенка эмоций на лице и сохранить отстраненность и равнодушие на том сослужила отменную службу, когда на Андрея устремилась пара десятков глаз. Ведь все знали о том, что младший был едва ли не обручен с соседкой, а досталась она все же старшему брату, пока первый проливал кровь на полях Аустерлица и Прейсиш-Эйлау. Он только улыбнулся тогда вежливо и сумел все же найти вежливые слова, чтобы пожелать брату счастья. И ей. Той, которая еще недавно стонала в его объятиях…

Не такие уж длинные и затиеватые фразы — он никогда не был прирожденным рассказчиком, да и надо было аккуратнее подбирать слова, чтобы рассказать и при этом скрыть подробности, которые должны знать лишь те, кого они касаются. Но за этими скупыми фразами разворачивалась для него былая жизнь, те дни, в которые он так часто терял, чем находил.

— Конечно, она растерялась тогда, по моем возвращении. И после говорила, что не успела сообщить мне о помолвке при нашей встрече. Боялась меня тут же потерять, боялась моего гнева на брата, нашей соры… Всего боялась, — говорил Андрей молча слушавшей его Анне, а сам вспоминал, как долго Надин обманывала его. Уверяла, что разорвет помолвку с Борисом, скажет тому, что любит Андрея, что не мыслит жизни без него. А он верил тогда. Да, горько признавать это, но он позволял себя обманывать этим сладким речам, этим глазам, глядящим на него с такой любовью, этим рукам, что ласкали его лицо, и которые он так любил целовать, пытаясь заглушить в себе муки совести.

Андрей даже рискнул завести разговор с матерью на эту тему. Сказал, что Надин обещалась ему первому, что чувства былые еще не остыли, и как посмотрит мать на то, если…

— Что ты ждешь от меня, Andre? — Алевтина Афанасьевна была явно недовольна и темой разговора, который завел сын, постучавшись к ней как-то в покои одним вечером, и клубком этих запутанных отношений, который сама наблюдала. Она неоднократно говорила Борису, чтобы приблизил дату венчания, пока не поздно, но тот только смеялся в ответ — его забавляла любовь брата к той, кого Борис уже видел своей женой. — Разве ж я виновата в том, что девица решение поменяла? Разве ж я могу влиять на ход событий? Господь рассудит вас, ступайте с Его благословением, мой дорогой. Я же и слова ни скажу более на сей счет, и не просите!

Более совета просить было не у кого юному Андрею. Письмо к Марье Афанасьевне прошло бы пару седмиц, не меньше, прежде чем был бы написан ответ. И тогда он настойчиво стал упрашивать Надин, если она так любит его, как говорит каждый раз при их встрече, повенчаться тайно и уехать в Петербург женой Андрея.

— Я могу выхлопотать квартиру. А коли не пожелаешь, то найду средства на съем. Я все сделаю для тебя, ты же знаешь, Надин…

Но та только просила дать ей время подумать. Время, которого не было — скоро Андрею предстояло вернуться по осени в полк в столицу, и неизвестно было, когда пришлось бы вернуться в Агапилово. Она плакала всякий раз, говоря, что не любит Бориса, что согласилась на брак под убеждением и напором родительским, что мечтает только о браке с ним, Андреем. И он чувствовал свою беспомощность в те моменты, понимая, о каком безрассудстве просит ее.

А потом семья Надин уехала в запланированную перед свадьбой поездку для покупки недостающего приданого и свадебного убранства невесты. Борис поехал вместе с ними — он планировал проверить собственный городской дом и далее ехать в столицу, чтобы найти дом, достойный для будущей жизни, которую желал вести в столице после женитьбы. Надин клятвенно обещалась перед отъездом, прощаясь с Андреем на привычном месте их свиданий, что она в ближайшие же дни поставит родителей в известность о своем намерении разорвать помолвку с братом Андрея.

— Я решусь, mon couer, слово мое в том, решусь непременно! — убеждала его Надин, обхватив ладонями его лицо и покрывая то поцелуями, которые уже не приносили былого наслаждения. Разве может краденное принести его? Андрей страшился тогда признаться самому себе, но проволочка в эти десять дней, за которые Надин так и не смогла дать ему ответа, раздражала его.

— До конца визита в город, Надин, — твердо сказал он. — Иначе я сам говорю всем, что меж нами чувства, и мы желаем обвенчаться. Пусть наше решение не найдет одобрения у наших семей… мы любим друг друга, мы желаем быть вместе… Надин, Надин! Надобно решиться! Так недолжно далее… совсем недолжно!

— Да-да, mon couer! Я все скажу! И все решится! — приговаривала она, прижимаясь к нему всем телом, подставляя губы его поцелуям. — Я твоя, mon couer… только твоя… только с тобой! Все решится!