Мой ангел злой, моя любовь…

Влодзимир взялся за составление планов по восстановлению и даже сам лично контролировал ход работ по началу, но вскоре и это ему наскучило, а дороговизна материалов, которые расходовали с неимоверной быстротой, по его мнению, выводила из себя. Быть может, то, что произошло после, случилось по вине той злости, которая копилась в нем день ото дня. То пренебрежение манерами и его явное неприятие окружающих, таких слепых, по его мнению, в своем преклонении перед тем, кто не заслуживал вовсе простирать руку над местными землями. И то откровение, которое случилось между отцом и сыном, так больно ранившее отчего-то Влодзимира частичкой правоты с тех словах, которую он вынужден был признать.

Злость эта пришла от ежедневной рутины скучной жизни. От вида далеко не богатой собственной земли, которую вконец разорила война, прокатившаяся волной несколько лет назад. При разговорах в гостиных о планах императора Александра дать некие иллюзорные свободы его земле, которыми уже заранее восхищались и которых ждали. Глупцы! Какие же они все глупцы, смеялся зло про себя Влодзимир, не возражая, впрочем, открыто никому из собеседников, как требовал того знаками отец, видевший вспыхнувшую в сыне ярость при услышанном разговоре. Но люди ясно видели, как он презрительно кривит губы, как ухмыляется при упоминании императора. И это совсем им не нравилось…

— Вы же понимаете, отец, что этого не будет, — горячился Влодзимир, пытаясь оправдаться перед родителями, когда Лозинские после ужина у соседей возвращались в замок. — Я не понимаю… неужто вы, верно, верите в то, что обещает вам русский царь? Верите отцеубийце?!

— Оставь свой тон, прошу тебя, Влодзимир! — резко ответил Лозинский-старший. — Ты — его поданный, смею напомнить тебе.

— По вашему требованию! — отрезал Влодзимир. — Не по своей воле. Будь моя воля, я бы все иначе…

— Что иначе? Что? Пока ты пытался ухватить свою иллюзию за хвост, следуя по пятам Бонапарта, рискуя собственной шеей ради чужих амбиций, наша земля скудела с каждым днем. Я стар… мне не под силу уследить за всем. Ты — мой сын, мой единственный наследник, и меня не может не огорчать то, что ты делаешь.

— Я думал, что вы должны гордиться мной. Мной, который сделает все для свободы нашей земли, — возразил ему Влодзимир. — Или вы предпочли бы, чтобы ваш сын, как кузен Димировский, в гусарах под русскими ходил? Или как у Олежских уланом в отставку вышел, потеряв руку под Смоленском? Ради чего рука та потеряна?

— Ты можешь не верить мне, Влодзимир, — тише прежнего ответил ему на то Лозинский-старший, отвернув лицо к полям, с которых только недавно сошел снег полностью и которые уже были частично распаханы под сев. — Но для меня все же лучше тот, кто на деле радеет о чем-то, а не гоняет мечту годами. Французы прошлись по нашей земле не с добром. И пришли они сюда вовсе не с намерениями дружескими. Разве я не предрекал тебе, когда ты записался в уланы, что Бонапарт идет под знаменем собственных желаний, а не свободы для нашей земли? Разве не говорил, что ты не получишь желаемого в рядах французской армии? Ты спрашиваешь, каким сыном я бы гордился? Тем, кто встал бы на защиту родной земли. Неважно, под каким знаменем… под чьей рукой. И Олежский, и Димировский гнали французов прочь из наших земель. Тех, что изрядно поживились за наш счет в 1812 году, несмотря на то, что ты в союзники к ним пошел. Юношеские грезы свойственны каждому, но в каждом должно быть довольно разума, чтобы остановиться, пытаясь ухватить их. У тебя есть долг по отношению к этой земле. Иной долг, не тот, что поставил ты себе целью. Наша земля довольно страдала в усобицах, что велись из столетия в столетие. Но только от нас зависит, какой она достанется нашим потомкам — разоренной или процветающей. Подумай о том, мой мальчик. У шляхтича в крови должно быть не только желание свободы, но и забота о земле, которая ему принадлежит.

Они недолго ехали молча, каждый погруженный в собственные мысли, а после Лозинский-старший произнес, отчетливо выделяя каждое слово:

— Ты должен взяться за разум, Влодзимир. Ты должен стать хозяином, истинным хозяином наших земель. И ты, как хозяин этих земель, должен отдать ей еще один долг. Наследник, Влодзимир. Ты должен жениться. И остаться здесь. На земле!

— Ваше желание полностью отвечает моим чаяниям, отец, — ответил на это Влодзимир, и Лозинский-старший внезапно повернулся к нему и спросил после того, как долго и пристально смотрел в глаза сына.

— Это ведь не одна из здешних паненок, верно? И не из Гродно. Вряд ли кто-то в городе мог запомниться тебе, судя по тому ровному интересу, что ты выказывал тогда к паннам городским. Encore tromperie…? [689]

И ныне Влодзимир смотрел на подвенечный наряд Анны, на ее бледное от волнения лицо, но при этом решительно поджатые губы и понимал всю истинность слов отца. Еще одна иллюзия, которая ускользнула от него. А потом вдруг разозлился, сжал пальцы крепче в кулаки. Особенно, когда Анна повторила упрямо: