Мой ангел злой, моя любовь…

— Я ждала его. И прошлым летом, и все эти месяцы. И даже тогда, когда вы были здесь. Я ждала только его всегда.

— И даже под моими губами? — не мог не спросить Влодзимир, напоминая о той единственной ночи, когда она сама шагнула в его объятия. Помнила ли Анна о ней, как бережно хранил в памяти он сам? Думала ли, как думал он о тех коротких мгновениях блаженства, которое он познал от ее губ и рук? Иногда Влодзимир жалел, что позволил Анне уйти в ту ночь. Ведь все могло быть решено еще тогда, несколько лет назад.

Она помнила. Иначе при всей ее невозмутимости не появились бы красные пятна в глубоком вырезе ее платья, такие явные на фоне белоснежной ткани подвенечного наряда. Сводя на нет видимость невозмутимости и отстраненности.

Анна помнила, Влодзимир был прав в своей догадке. И будет вспоминать об этом до конца своих дней. Как о моменте, когда мимолетный каприз быстротечной страсти едва не повел ее судьбу совсем по иному пути.

— Ты помнишь, Аннеля, — мягко сказал он, переходя снова на интимное «ты». — Ты помнишь и понимаешь, что все случилось совсем не просто так…. И твое расположение ко мне, и твой дар на память, и та самая ночь. Что было бы, коли не приехал бы твой брат…

— Ничего, если в ваших жилах довольно благородной крови. Ничего бы не произошло, ибо не должно тому произойти, — отметила Анна. — Если благородной крови в вас довольно, то вы отступите от двери и дадите мне дорогу…

— У нас с тобой одна дорога нынче! — перебил Влодзимир, и Анна отступила еще на шаг назад, кожей ощущая опасность, разлившуюся в воздухе после этих слов. Она видела его злость, вспыхнувшую огнем в его глазах, и пожалела, что была так безрассудна ранее.

— Мой путь идет врозь с вашим, — упрямо повторила она, сжимая спинку стула сильнее, пытаясь унять сердце, бешено колотящееся в груди от страха. — Они сошлись лишь на единое мгновение однажды и снова пошли каждый своей стороной. Моя жизнь связана только с его жизнью… и я не смогу… не сумею без него… прошу вас… Он в сердце моем глубоко. И никому не под силу сделать иначе…

— Любую причину можно устранить… даже ту, что в сердце впилась шипом, — каким-то странным тоном произнес Лозинский, и Анна прочитала в его глазах скрытую угрозу. Этому дню. Своему будущему. И даже, возможно, Андрею. Замерла после, когда вдруг Лозинский с горечью произнес, переворачивая ее память верх дном, когда воспоминания обожгли болью осознания. — Отчего это не случилось тогда еще, в Париже?

— Дуэль… это были вы…? — ошеломленно проговорила Анна, и Влодзимир понял по тону ее голоса, что совершил невольно очередную промашку.

А потом все произошло в один миг. Лозинский, понимая, что совсем потерял ее, сорвался с места и резким шагом направился к Анне, чтобы схватить ее, задержать подле себя. И к тому же не дать даже знака подать для горничной, чьи шаги он услышал в будуаре в тот момент. А Анна, заметив это движение, протянула руку и схватила то, что давно приметила на столике возле зеркала, готовая биться с ним, пусть даже неровны совсем их силы.

И замерли оба. Она — при звуке резко дернувшейся ручки дверной, а после стука в створку и голоса Глаши, недоумевающей, отчего барышня вдруг закрылась в спальне на замок. Он — при виде лезвия знакомого ножа для книг, который она выставила против него. Тонкое лезвие, с помощью которого Лозинский уберег ее от зла, что едва не сомкнулось тучами над ее головой. И которое Анна без раздумий пустит в ход против него, как он видел по ее глазам. Из-за того, другого, столь ненавистному ему.

— Ты не сделаешь этого, — прошептал Влодзимир, глядя в глаза, что так часто представлял себе вдали от нее. Отчаянье волнами захлестывало его все больше и больше. Стало все едино ныне, что и дверь могут сейчас взломать, когда испуганная и не дождавшаяся ответа барышни призовет людей, что разорвут его на куски холопы, когда признают в нем предводителя отряда, щедро полившего кровью эти земли. Все едино, когда она была готова ударить его, убить его ради того, чтобы быть с другим…

— Не принуждайте меня…, - только и прошептала Анна, умоляя взглядом отступить в сторону. Отступиться от нее. И сильнее сжала пальцами рукоятку ножа для книги.

Тихо шелестели занавеси оконные от легкого ветерка, который проникал в комнату через распахнутые створки. Мягко шевельнулось кружево фаты, тронув при этом упругий завитый локон, до которого так и хотелось коснуться пальцами. Снова повторила из-за закрытой двери в тревоге девушка Анны:

— Барышня… Анна Михайловна… Что с вами? Вера Александровна уже ждут…

Он мог бы шутя и без особых усилий выбить этот игрушечный нож из ее руки. Или сжать ее хрупкое, обтянутое щелком перчатки, запястье до той степени боли, когда не станет сил держать рукоять. Заставить ее бросить нож на пол, зажать рукой рот, чтобы не смогла даже звука издать. Вывести из усадьбы, угрожая любому, кто бросится ей на помощь, выстрелить барышне в грудь. Увезти в карете, что ожидала за лесом в полусотне версты от усадьбы, в родные земли, а если потребуется — и далее, за границы империи, чтобы никто даже следа отыскал.