Мой ангел злой, моя любовь…

— Что с тобой? — замер Андрей, натягивая один из сапог, и она не смогла сдержаться — протянула в его сторону руки, умоляя взглядом обнять ее. Он тут же отбросил сапог, шагнул к ней и прижал ее к себе.

— Мне страшно, — прошептала она, цепляясь за него, хватаясь словно утопающий, за его плечи и руки, прижимаясь к нему теснее. — Мне страшно…

Ей действительно было страшно. Она боялась и того будущего, что сулило одно только слово — «война», и того одиночества, что настигнет ее, когда он уедет. И самое основное — она боялась, что то, что было между ними здесь, исчезнет, испарится, едва они уйдут из этого сарая, закроют грубо сколоченную дверь, словно отсекая от своей жизни то, что случилось здесь, словно этого никогда и не было.

Андрей легко целовал ее веки, щеки и нос, успокаивая, шепча ей что-то, пока ее дрожь не прошла, пока не ушли прочь все страхи. Но и после, уже затягивая шнуровку ее платья, он то и дело касался губами ее шеи или ушка, словно и сам не мог никак оторваться от нее, насладиться ее присутствием подле себя. Ему казалось это таким жестоким — получить этот дивный дар в свои руки и тут же расстаться с ним, выпустить из своих ладоней.

Они возвращались через лес в Милорадово, то и дело переглядываясь, вспоминая тот самый день, когда впервые сказали друг другу «ты», когда впервые стали так близки друг другу. На залесной аллее Андрею пришлось взять Анну на руки, чтобы перенести через широкую лужу, да так и не выпустил ее после, нес по аллее, пока не подошли к партеру. Только там поставил ее на ноги, обнял молча, пряча лицо в ее растрепанных волосах. И Анна обхватила его руками, царапала сукно мундира, борясь со слезами, навернувшимися на глаза в этот миг.

— Я напишу. Тут же, с первой же станции, — проговорил он, и она кивнула, поднимая на него глаза. — Ты не жалеешь, милая?

— Не жалею, — прошептала она в ответ. Быть может, она должна ныне страдать от того, что уступила ему снова, забыв о девичьей чести, но этого не было. Повернись время вспять, она бы не изменила бы ни этот день, ни ту ночь. — Ни о единой минуте не жалею.

— Ты напиши мне, коли будет… Я изыщу возможность, Анни, приеду тотчас. Обещаешь?

Она обещала, отчего-то уверенная, что того, о чем он говорит, не будет, вцепилась в его руки, не в силах разжать пальцы, развернуться и уйти в дом, в окнах которого мелькали огоньки свечей. Лакеи, переходя от одного оконного проема к другому, снимали ставни, еще недавно защищающие стекло от порывов ветра и тяжелых капель. Но даже поверни те головы в сторону парка, не заметили бы стоявших в залесной аллее Андрея и Анну, настолько надежно их укрывала тень деревьев и сумрак приближающегося вечера.

— Ты должна идти, милая. Как бы ни хватились, — напомнил Андрей, прижимаясь лбом к ее лбу, заглядывая в ее глаза. Он обещал себе еще минуту назад, что выпустит ее из своих рук, поспешит к коню, которого оставил на привязи у сарая. — Ты должна идти, милая…, - а сам уже целовал в губы, запуская пальцы в ее волосы и прижимая ее голову еще теснее к своим губам.

Они трижды размыкали руки, расходились в стороны, но Андрей так и не мог уйти из аллеи, а Анна все возвращалась, сделав несколько шагов от него прочь.

— Обещай мне, — прошептала она запальчиво, намереваясь уйти непременно в последний раз, как сказала ему до того, прижималась щекой к его груди, слушая мерный стук сердца — Обещай мне, что вернешься! Обещай, что вернешься! Я прошу тебя! Только вернись!

И только получив тихое «Обещаю!», смогла расцепить пальцы, выпуская его ладони, развернулась к дому, побежала по краю партера, скрываясь у кустарников от лишних глаз, что могли наблюдать за ней из окна дома. Андрей не ушел тут же, как говорил ей, а остался на месте, наблюдал со своего места, как она пересекла партер и подбежала к дому. Там Анна остановилась на миг, обернулась к парковым аллеям, словно ища его взглядом, и он поспешил укрыться за зеленью аккуратно постриженного куста сирени.

— Я люблю тебя, ma Anni, — прошептал Андрей, только ныне выпуская на волю эти слова, что жгли ему душу, ныне, когда она не могла услышать их. Слишком рано говорить их ей, считал он. Быть может, позднее, когда он вернется сюда в Милорадово. А он вернется сюда. Непременно вернется! Иначе и быть не может.

Анна долго сидела в темноте черной лестницы на самой нижней ступени, на которую опустилась, едва шагнула сюда из вестибюля. Ее никто не заметил — ни зевающий швейцар, ни лакей, с которым тот о чем-то говорил тихо. Оставалось только подняться по лестнице и проскользнуть в свои комнаты, а там уже спрятаться в постели, укрыться с головой покрывалом и лежать, вспоминая каждый миг, каждый поцелуй, каждый взгляд. Она покрутила на пальце кольцо, которое надел на ее руку Андрей, поцеловала его камни, улыбаясь, и только потом побежала вверх по лестнице.