Мой ангел злой, моя любовь…

А после вспомнила о той пощечине, которая разделила брата и сестру, внесла в холод в ту теплоту, что была меж ними всегда, невзирая на поступки и слова. Анна всегда прощала ему все. Его насмешки и уколы, его жестокие и злые шутки, его излишнюю резкость по отношению к себе. Петр всегда затем старался сгладить последствия своего поведения лаской и нежностью, и она прощала, как может прощать слепо любящий человек. Но ныне она не могла простить, как ни пытался разум найти очередное оправдание брату.

Он проигрался князю, это было очевидно. Недаром просил папеньку выделить ему в личное пользование землю под Москвой, чтобы иметь отдельные доходы. Недаром Михаил Львович ссорился с сыном в тот день, повысив на Петра голос, что позволял себе довольно редко. И, видимо, сумма проигрыша была велика, раз Петр чувствует себя так неуютно, раз так раздражен ныне. У него и ранее были проигрыши, как шепталась иногда Пантелеевна с Глашей о молодом барине, не замечая интереса Анны к их словам, но никогда те долги настолько беспокоили его.

Он в ловушке. У него были глаза загнанного зверя, когда после Петр пытался объясниться с ней, Анна помнила то хорошо. Такой взгляд она не раз на охоте видела у лис и зайцев, когда те, выбиваясь из сил, припадали к земле, зная, что в следующий миг в них вцепятся острые зубы собак. Но почему Петр так печется о кандидатуре Чаговского-Вольного, всячески намекая о преимуществах его, как мужа? Неужто тот попросил Петра похлопотать в семье о том? Или какое другое условие было поставлено брату в возмещение долга?

Анна совсем не помнила среди своих московских знакомых князя, как ни силилась вспомнить. Где и когда он был представлен ей? И отчего пожелал именно ее видеть своей супругой, если ход ее мыслей верен? Она не могла найти ответов на эти вопросы. Но определенно знала одно — Чаговский-Вольный никогда не станет ее мужем по ее воле. Для того надо было бы притащить ее волоком в церковь и поставить по венец, а это, слава Богу, невозможно. Ее выбор был сделан. И даже трудности Петра не заставят ее переменить свое решение. Быть может, если бы еще зимой, когда князь был в Милорадово, а она не была так привязана невидимыми нитями к Андрею, все могло быть иначе. Попроси ее Петр, умоли ее на коленях, и она могла бы согласиться… ужасно, но ради того брата, которого она так слепо любила, Анна пошла бы на это. Но ныне, когда она поняла, насколько изворотливым и злым может быть Петр, насколько она ошибалась в нем… Пусть ее после назовут égoïste [275], быть может, она и верно такая. Но ступить под венцы, соединить на века свою руку она бы хотела ныне только с Андреем.

Анна заснула только под утро, когда дождь уже успокаивался. Ей привиделась та самая дорога вдоль луга, что вела от Милорадово к имению графини. Она снова была там, на том месте, где встретила Андрея прошлым днем, а над головой, накрытой капюшоном плаща, ходили темные тучи грозы. Ветер рвал плащ на ее плечах, раздувал подол платья и волосы. Сердце колотилось учащенно от страха, но она никуда не уходила, зная, что вот-вот на дороге должен показаться Андрей, что сейчас он подъедет к ней, как подъехал нынче днем. И действительно, впереди показался всадник, и она не удержалась на месте, побежала ему навстречу, улыбаясь, зная, что как только они встретятся, ей будет уже не страшна ни гроза, ни этот злой и сильный ветер, едва ли не сбивающий ее с ног. Ничто в это мире не будет страшно для нее в его руках.

А потом Анна вдруг встала как вкопанная, разглядев, что на всаднике, что гнал к ней коня галопом по пыльной дороге, не белый мундир кавалергарда. Темный фрак, поняла вдруг она и замерла на миг, а после резко свернула в сторону, в высокие травы луга, намереваясь спрятаться, переждать, пока проедет этот пугающий ее ныне всадник. Не попасться в его руки…

Идти было тяжело — подол путался в травах, а те цеплялись за него, словно пытаясь остановить, обвивали ступни. Но Анна упрямо шла вперед, стараясь убежать, скрыться от темного фрака, который она видела в зеркале в вечер гадания. Ей бы остановиться уже, сесть в траву, та бы надежно упрятала ее от взоров чужих, но Анна упрямо шла вперед, словно ее манило что-то на том конце луга.

А затем вдруг она вышла на какое-то поле, в удивлении подняла голову от своего пути через травы, зная, что за этим самым лугом не должно быть никакого поля, только лес. Едва сдержала крик, оглядывая картину, что открылась ее взгляду на этом открытом пространстве.

Тела. Десятки, сотни, тысячи тел. Ужасающее разноцветье мундиров: зеленые, белые, красные, синие. В самых причудливых позах. С оружием в руках или без оного. Калеченные или целые, но все — застывшие, мертвые. Трупы лошадей, разбитые орудия, некогда сияющие золотом в солнечных лучах штандарты, ныне перепачканные грязью и кровью.