Мой Артек

— Несправедливо! За свой отряд болеете, оценки занижаете! — несутся обвинения. Мы, как представители арбитража, ведем себя непреклонно и ни в какие пререкания не вступаем — это ниже нашего достоинства. Но на коварство присутствующих, которые кидаются с запозданием поправлять косо лежащие одеяла, как бы не обращаем внимания — лишь бы все было в порядке, а сумма оценок в течение дня пять раз успеет измениться.

Потом провожаю ребят на работу и, если уж на поле едет с ними старший вожатый, мне туда ехать незачем, продолжаю надзор за порядком в лагере — на кухне, где моют посуду и где пробиваются первые признаки обеда; в прачечной, где нагревает воду наша прославленная, никаких трудностей не боящаяся, всеми глубоко уважаемая прачечная бригада — от нее зависят наше здоровье и чистота и, следовательно, красота. На оставшиеся два часа топаем с поредевшим отрядом в соседнюю станицу Суворовскую — рыть картофелехранилище. Рыть легко, грунт сухой и сыпучий, мы работаем быстро, и Сергей Иванович — председатель колхоза и участник гражданской войны, не попавший на эту войну потому, что еще на той потерял руку, и глубоко переживающий свое неучастие — хвалит нас.

— Тебя как зовут, девочка? Ну, тебя, которая постарше и без формы, — спрашивает он.

Я соображаю, что вопрос относится ко мне, и с чувством оскорбленного достоинства поясняю:

— Я не девочка, а пионервожатая, прошу обращаться ко мне на «вы». (Откровенно говоря, мне приятно, что Сергей Иванович, с первого дня войны надевший и ни в какую погоду не снимавший за участие в революции полученный боевой орден Красного Знамени, говорит мне «ты», но не при ребятах же!)

— Ох, извините, понимаю, — торопится Сергей Иванович, — так я хочу спросить — не придете ли вы к нам и завтра поработать?

— Придём!

К обеду на сладкое поданы рассыпающиеся алые куски арбузов, выданных подсобным хозяйством бывшего дома отдыха лагерю в награду за хорошую работу наших ребят на бахче. Как, теперь у нас в чести тот самый, нелюбимый в мирное время абсолют, он стал абсолютно тихим часом! Сон после работы сладок и необходим. Я во время абсолюта иду купаться — ребята научили меня плавать, и я уже перемахиваю туда и обратно неширокий в этом месте Дон. Ребята купаются после абсолюта. Теперь я по собственному опыту знаю, что это неопасно, и особых строгостей не придерживаюсь. Поглядывая на них, я думаю о том, что они несмотря на войну хорошо развиваются — загорелые, мускулистые от работы. И от работы же — увереннее в себе. Только у некоторых от злоупотребления сладчайшим донским виноградом появляются аллергические пузыри. Но не запретишь же… Потом, в следующую за этим летом трудную зиму, донской виноград поможет ребятам не болеть. Виноград доставляется к нам в столовую в огромных плетеных корзинах — самый спелый, тот, что именно из-за спелости не дойдет до госпиталей, до уходящих на фронт эшелонов с бойцами…

После обеда мы снова идем в Суворовскую, пойдем туда и завтра, и послезавтра, пока не выкопаем всех нужных станичному хозяйству овощехранилищ. Некоторые занимаются отрядной работой: читают, репетируют самодеятельность, занимаются спортом — 3-го августа мы проведем то, чего не удалось сделать в Крыму: откроем летний артековский сезон 1941 года. Будет торжественная линейка, будет костер и концерт самодеятельности у костра. Отнюдь не только песни и пляски, у нас в Артеке о таком простеньком концерте судят пренебрежительно: «Два притопа, три прихлопа!» Гене Гружите и Марите Растекайте, будущая заслуженная артистка Литовской ССР, прекрасно на русском языке разыграют несколько литовских народных шуток-комедий, Оля Брейтман и Яша Бергер из белорусской группы будут читать стихи Маяковского, Маршака, Веры Инбер с таким мастерством, что впоследствии их одобрят профессиональные чтецы, в большом количестве будет представлена спортивная гимнастика и даже акробатика, Виктор Пальм покажет своего «дрессированного зверя», который будет в дальнейшем превращаться из лошади в верблюда и ещё в кого-то, не имеющего названия, и по команде Виктора показывать разные «волшебные» номера вроде производства метлы из зубной щетки, а также плясать — то на четырех, то на шести ногах в подозрительно знакомых ботинках. Но ботинки — ботинками, а зверь такой смешной, что мы в него верим и хохочем.

Мы, вожатые, стараемся научить ребят всему, что сами умеем, и главное, помочь им показать лагерю то, чему они научились в своих школах. Без скидки на возраст, на войну теперь могу сказать: самодеятельность в Артеке была по-настоящему художественной. Эстонские ребята тоже были на высоте, о чём речь пойдёт дальше.

Репетиции идут и после ужина, до самой вечерней линейки. Я обнаруживаю у себя на окне букетик из спелых колосьев и жестких степных васильков, а также горсть терпких, напоминающих северную черемуху терновых ягод: значит «лодыри» вернулись, наработавшиеся, загорелые и запыленные, и все осознавшие.

Вечерняя линейка заканчивается традиционным:

— Над Доном ночь спускается, Артеку спать пора…