Мой Балканский рубеж. Исповедь русского добровольца

Впрочем, в истреблении сербов на территории Боснии и Герцеговины участвует не только мусульманский мир. Щупальца Мирового правительства тянутся к сербскому горлу и через территории христианских государств, иные из которых еще вчера считались дружественными Югославии. Сотни диверсантов и головорезов тренируются в лагерях, расположенных на территории Австрии и Венгрии. В составе мусульманских военных формирований есть граждане США, Австралии, многих стран Европы. Почти половина оружия и боеприпасов, которыми убивают сербов, произведена в Германии, Италии, Канаде, даже Аргентине. Другая половина – оружие советское. Что-то попало на югославский фронт со складов на территории бывшей ГДР, широким жестом подаренных нашими властями правительству новой объединенной Германии. Что-то произведено в некогда братских странах Восточной Европы по нашей технологии. Знали бы тульские и уральские работяги и конструкторы, в чьи руки попадут со временем результаты их трудов! Вот она, изнанка «братства по оружию»!

* * *

Дважды за время горных хождений попадали под обстрел. На всю жизнь запомню эти гнусные звуки. Заунывный визг летящих пуль. Шуршащий свист приближающихся мин. Дико, но никто из нас до сего дня не знает, под чей огонь мы попадали. То ли мусульмане наугад обстреливали маршрут нашего движения. То ли сербы вслепую сыпали огнем в сторону воображаемого противника.

Лишь на третий день сербы поставили нас на довольствие: со специальными гонцами стали передавать хлеб, консервы, сало. Чем питались до этого? Ничем. Правда, нашей микрогруппе из пяти человек повезло. Неподалеку от места первой (холодной, т. е. без костра) ночевки шальной осколок убил серну. Сербы, оказавшиеся свидетелями этого «ЧП», освежевали тушку грациозного парнокопытного, разделили между собой парное мясо. Перепало кое-что и нам. Засветло (первые две ночи в темноте разводить костры было запрещено) пожарили на автоматных шомполах мясо. Поели. Без хлеба и соли. Уверен – каждый из нас запомнит этот шашлык на всю оставшуюся жизнь. Еще и детям-внукам расскажет.

* * *

Все восемь дней хождения по горам нами командовал Владимир К. Родом он откуда-то с Псковщины. В Югославию прибыл двумя неделями раньше нас. Выездные документы оформлял, кажется, в Питере. Владимир в недавнем прошлом офицер-подводник. Последняя деталь биографии в сочетании с незаурядным ростом и чрезвычайной худобой определили его кличку: Перископ. С командиром нам, похоже, повезло не очень. Владимир то ли в детстве недоиграл, то ли на флоте недокомандовал – его хлебом не корми, дай только нас построить, проинструктировать и куда-то послать: то наблюдать за соседним холмом, то прочесать ближайший склон, и т. д. и т. п. Своей боевой задачи Владимир не знает, да и знать не может. Толковых карт на руках ни у кого нет, вводные от высокого сербского командования редки и противоречивы, да и связь с этим командованием попросту отсутствует. Неопределенность положения начисто лишает Перископа душевного равновесия. Владимир часто нервничает. В общении с нами срывается на крик и грубость. Разумеется, мы отвечаем ему тем же. Наблюдая за Перископом, я начинаю подозревать, что с флота он ушел не по своей воле. Похоже, его списали после обследования у психиатра. Об этом напоминают его глаза: мутные, бегающие, с громадными белками, а главное – странное поведение: что-то среднее между манией преследования и манией величия. Впрочем, рассказывать о Перископе бесполезно. Его надо видеть. Длинный, какой-то негнущийся, состоящий, похоже, из сплошных шарниров, весь перепоясанный ремнями, в неизменном бронежилете – он заметно отличался от всех нас. Кстати, о бронежилетах. Перископ – единственный из нас обладатель подобной роскоши. Где, у кого и каким образом он его раздобыл – нам неведомо. Еще один пункт обещаний людей, которые нас сюда отправляли («вас оденут как надо, во все американское и эфэргэшное, бронежилеты получите…») завис в воздухе. Впрочем, что там бронежилет – касок и тех у нас нет. «Нема», – разводит по этому поводу руками каптер-серб Славко и делает страшные круглые глаза. Нам к этому слову не привыкать.

Самое наивное, самое неправильное, чреватое самыми непредсказуемыми последствиями для воющего человека – пытаться уяснить суть выполняемых действий, суть полученного приказа, стараться соотнести смысл первого и второго с элементарной логикой и здравым смыслом. Конечно, это не значит, что солдат должен превращаться в некий бессловесный, бездумный винтик в сложном механизме войны. Просто так легче выжить или, по крайней мере, проще сохранить разум и присутствие духа. В послевоенной жизни и то, и другое очень пригодится.

Представляю, как непросто укладывается в сознании не воевавшего и не служившего такой неожиданный тезис. Уверен, как понимающе закивает и тяжело вздохнет тот, кто хлебнул Великой Отечественной.

* * *

Пережили ситуацию, истинный смысл которой нам пока не совсем понятен.