Мой Балканский рубеж. Исповедь русского добровольца

Между прочим, есть у этой шутки определенный вполне европейский не очень приятный для нас привкус. Получается, что сербы воюют вполне цивилизованно. Сменный вахтовый метод присутствия на передовой практиковали немцы во Вторую мировую. Что-то вроде «месяц на позиции, месяц в тылу, месяц в санатории». Хорошо, что сербы взяли на вооружение передовую методику ведения позиционной войны. Безусловно, она позволяет уменьшить усталость личного состава и соответственно помогает сберечь этот состав. Вот только почему они не распространили такой «орднунг» на нас, русских добровольцев? Или мы для них люди второго сорта? И чем тогда такой «второй сорт» отличается от банального «пушечного мяса»? Более того, похоже, что вольготный график ведения войны организован сербами за наш счет, за счет русских добровольцев. Известно, чем оплачиваются такие счета. Исключительно жизнями.

Разговоры на эту тему именно с такими формулировками в отряде уже не раз возникали. Стараюсь в них не участвовать. Стараюсь быть «выше». Не уверен, что такого «старания» мне хватит надолго.

* * *

Продолжается обоюдное узнавание. Не устаешь удивляться хитросплетению судеб, особенностям характеров, биографий и т. д. Я уже успел обратить внимание на совсем юного паренька – Андрея П., в составе питерской, прибывшей сюда на пару недель раньше, группы добровольцев. Из всех нас он выделяется прежде всего возрастом. Андрею, как только что выяснилось, нет еще восемнадцати лет. Неполные восемнадцать! Славное начало биографии у парня. Но это еще не все. Оказывается, Малыш, как с учетом возраста окрестили его однополчане, воюет уже почти год! Начинал в мае прошлого года в Приднестровье. Вместе с другими лучшими представителями нации помогал тамошним русским отстаивать право оставаться русскими. Приднестровский опыт умножил в Абхазии. Там Андрей получил ратную специальность снайпера. Когда уезжал, на прикладе его винтовки было восемнадцать зарубок. В Абхазии платили неплохие деньги, но тот ужас, которого хлебнул там Андрей, вряд ли имел рублевый коэффициент. В десанте, куда он входил, погибло семьдесят процентов состава.

Всякий раз, срываясь из дома в очередную горячую точку, Андрей придумывал для родителей убедительную легенду. То он едет на длительные сборы в спортивный лагерь, то вместе с молодежным интернациональным отрядом отправляется строить коровники в Венгрию, то что-то еще. Святая наивность его родителей!

Здесь, в Югославии, Андрей также снайпер. Правда, зарубок на прикладе нет. Пока нет. Оглядываешь угловатую мальчишескую фигуру в пятнистом комбинезоне, лицо, едва успевшее познакомиться с бритвой, пытаешься представить этого очкарика в гражданской жизни. Такому больше всего подошли бы нотная папка или скрипичный футляр в руки.

Самое нелогичное, смешное, а может быть и дикое, что по возвращении домой Андрея могут призвать «для прохождения действительной воинской службы». Каково ему будет выслушивать сержантов-придурков? Сможет ли он стерпеть «наезды» старослужащих? Я многое отдам, чтобы встретиться с этим парнем года через три-четыре и за бутылкой водки вдосталь наговориться[3].

* * *

Всякий день на положае – приготовление к ночи. Сплошное хождение. За дровами. За сеном. За продуктами. Плюс караулы, которые выставляем с наступлением сумерек. Стоять приходится обычно дважды за ночь по полтора-два часа. День – ночь – сутки прочь. Казаки почему-то караульную службу игнорируют. Она им представляется чисто «мужицким» малосерьезным делом. Схема их рассуждений такова: рейд, разведка, бой – это наше, казачье, стоящее. Что же касается караула, нарядов – это ерунда, пусть в эти игрушки «мужики» (т. е. все не казаки) играют. Причиной конфликта подобный подход не стал, ибо мы, «мужики», рассудили так: караул – форма обеспечения не только общественной, но и личной, собственной безопасности. Если ты в этом заинтересован – отдежурь положенные часы, если нет – Бог тебе судья.

Кто-то очень верно подметил, что самая увлекательная охота – охота на человека. Описать ее невозможно. Все это надо чувствовать. И силуэт врага в прорези прицела, и сладкий холод смертельной опасности, и неведомая сила, что вплющивает тебя в камни, когда над головой взвизгивают пули, предназначенные именно для тебя.

* * *

А самое острое, самое сильное чувство здесь – осознание того, что в тот момент, когда ты ловишь живую цель в свой прицел, кто-то на «той стороне» так же старательно, затаив дыхание и прищурив глаз, прицеливается в тебя. От размышлений на такую тему бросает в дрожь. Дрожь холодная, но сладкая. Переживший это – поймет. Всем прочим объяснять бесполезно. Даже в богатом русском языке не найти для этого подходящих слов.

* * *