Мой Балканский рубеж. Исповедь русского добровольца

– Со мной аппаратуры казённой на пятнадцать тысяч долларов… Кто мне это вернёт… Что я скажу Борису Матвеевичу (Борис Матвеевич Кауфман на тот момент – заместитель главного редактора «Независимой Газеты», заведующий отделом фотоиллюстраций – Б.З.)…

Очень хотелось привести Артёма в чувство известным способом – хорошенько врезать ему. Велик был соблазн заехать ему в тот самый подбородок, по которому сейчас сбегали не по-мужски обильные грязные слёзы. Всё-таки удержался. Встряхнул, уже было поднятым для самосуда, кулаком. Заменил рукоприкладство на отрезвляющее замечание:

– Прежде чем с Борисом Матвеевичем объясняться, нам ещё в Москву вернуться надо… И тебе здесь стараться не меньше, чем мне, придётся…

Не уверен, постиг ли Артём смысл услышанного, но рыдания прекратились. Мы вместе начали изучать наше новое жизненное пространство. Ничего примечательного в этом пространстве не было. Камера как камера. Небольшое зарешеченное окно. Окно на высоте, ближе к потолку, заглянуть в него невозможно. Помост из толстых досок, на нём можно и сидеть, и лежать. В углу едва отделённое невысокой деревянной перегородкой «удобство», предназначенное для отправления естественных надобностей. Вряд ли «кутузки» при милицейских и полицейских отделениях в социалистических странах в эпоху расцвета народной демократии строили по единому проекту. Однако камеры в советских райотделах милиции, где доводилось бывать в пору бурной и не всегда законопослушной молодости, выглядели так же.

* * *

Не только «форма», но и «содержание», точнее «содержимое» югославской «кутузки» имело много общего с российскими аналогами. Нашими соседями по территории неволи оказались несколько непонятного возраста небритых и нетрезвых личностей, громадных объёмов всем улыбающийся золотозубый лохматый цыган и ещё кто-то, лежащий в углу с натянутой на голову курткой. Последний, судя по запаху, имел очень своеобразные представления о личных санитарных нормах (бомжи всех стран пахнут одинаково), но бессонницей не страдал, спал крепко, храпел с присвистом.

– Чего теперь будет? – тревожным шепотом, всё ещё всхлипывая, спросил Артём.

– Приедет судья, зачитает приговор, и нас… расстреляют! – я почему-то решил блеснуть уже совсем чёрным юмором.

– А моя аппаратура? – то ли не расслышав, то ли не переварив услышанное, продолжал шептать мой спутник.

– Аппаратура тебе уже не нужна будет… Совсем не нужна…

Сначала мне показалось, что я сильно перестарался с чёрным юмором, откровенно пожалел об этом, даже внутренне приготовился к отражению второй волны истерики своего теперь уже, похоже, подельника. Ошибся! Истерики не грянуло, не зазвучали даже привычные сетования на тему «и зачем я с тобой поехал…» Вместо этого Артём с любопытством продолжал разглядывать новые «декорации», даже пытался заговорить с кем-то из небритых и нетрезвых соседей. О совсем недавней и совсем немужской истерике напоминали только грязные разводы от уже высохших слёз на его лице. Возможно, освоился. Хотя, скорее, просто не понимал всей серьёзности ситуации.

* * *

Тем не менее, ситуация разрешилась.

Был бы атеистом, сказал бы «сама по себе». Только «сами по себе» даже для неверующих такие ситуации не решаются. Уверен, в этот миг рядом с нами оказался АНГЕЛ. Невидимый, невесомый, но деятельный и всемогущий. Настолько всемогущий, что попросту схватил нас обоих за шиворот, выдернул из уже сгущавшейся для нас беды, и… перенёс в совершенно безопасное мест. После этого мгновенно исчез, не оставив ни телефона, ни адреса. Разве что обдал напоследок волной ладана или ещё чего-то восхитительного и волшебного, чем пахнет настоящее чудо.

Между тем, дело было так.

Когда пошёл третий час нашей белградской неволи, громыхнула дверь камеры. В проёме показался старший из смены полицейских. Тот самый, что первым с ехидной гримасой озвучил в этих недобрых стенах зловещее слово «затвор». За ним маячил кто-то ещё, незнакомый, в штатском.

«Ну вот и судья приехал… По наши души…», – только и успел подумать. Незнакомец, повторяю, был в штатском костюме, но выправка у него была заметна, а ещё заметно было, что полицейский сильно лебезил перед ним: и дверь услужливо открыл, и говорил что-то подобострастно, и стоял почти «на полусогнутых», холуйски склонив голову.

Меня в этот самый момент как будто горячей волной обдало, и как будто кто-то очень вкрадчиво в самое ухо шепнул: «Вот от этого человека сейчас зависит судьба, и твоя, и твоего незадачливого коллеги…» А дальше, словно не менее горячая пружина распрямилась внутри. Уже через долю мгновения, бесцеремонно отодвинув полицейского, я не просто стоял рядом с незнакомцем в штатском, но и крепко держал его за локоть и… говорил. Говорил громко и быстро, зная, что в любой момент могут оборвать. Говорил, где только можно вставляя немногие сербские слова, которые знал. Говорил, разумеется, о нерушимости русско-сербской дружбы, напомнил о том, что дружба эта полита кровью, и уже откровенно проорал, что лично я имею к этому более чем конкретное отношение.